— Ты ходил к врачу?
— К врачу? Чего вдруг? Я записался в очередь к штукатуру.
Алона враз превратилась в мою мать:
— Не вижу ничего смешного. Это опасно и нездорово.
— Алона, — я сбросил ее руки со своей головы, швырнул пропитанное маслом полотенце через плечо, встал и повернулся к ней, уже закипавшей от ярости, — я живу с этой дыркой уже больше тридцати лет, и пока ты не попробовала всунуть туда внутрь палец, мне не угрожала никакая опасность.
— Это не только опасно, это еще и противно, — сказала она.
— Так не трогай!
— Я и не собираюсь трогать, но сейчас я знаю, что это там.
Тишина напряглась, как проволока, неожиданно преградившая путь. «Супружество в опасности».
— А почему мне до сих пор не рассказали? — спросила она через несколько минут.
— Кто это «не рассказали»?
— Ты, например. Твоя мать. Твоя семья. Почему никто не сказал мне, что это не закрылось?
— Тебя обманули, — известил я ее. — Тебе подсунули испорченного мужа. Но ты можешь меня вернуть, у Йофов есть гарантия.
— Не люблю я эти ваши йофианские штучки. Все семейство у них обязательно перфект, а если кто- нибудь не совсем перфект, так они скрывают.
— Йофы скрывают? Новое дело. У нас все открыто, все известно, все секреты вываливают прямо на пол.
— Не интересуют меня ваши секреты. Меня интересует, что я беременна и это может перейти по наследству.
— Тогда у тебя будет то, чего хочет каждая женщина, — муж и дети с дыркой в голове. Ты сможешь заглядывать к нам внутрь и знать о нас все. — И поскольку она не ответила на шутку, я попытался смягчить ее суровость: — Это не так уж важно, Алона, правда, большую часть времени я этого даже не чувствую.
На ее лице отразилась тревога:
— А когда да?
Когда я чувствую запах гари, когда я иду по полю, когда я вижу девочку Айелет с голубеньким зонтиком и пшеницу в пламени, когда черные змеи скользят меж моими ногами, а огонь жжет мое тело, когда я кладу голову, а там уже нет плеча и груди, «и когда моя голова у тебя между ног! — кричу я в пересохшем сердце, — и твой запах наполняет мой нос, и это не-по-хо-же!».
Ни на Аню, ни на Анин запах, ни на Анино тело. Ничто не похоже, ничто не сравнимо.
— У меня есть еще кое-что, о чем тебе не рассказали.
— Да? Что?
— Мой не-шрам.
— Что-что?
— Место, где у меня нет шрама от пожара.
— У тебя нет никакого шрама от пожара. У тебя есть только шрамы от пуль из армии, и их я как раз люблю.
— Ты не понимаешь. Шрамы от пожара уже исчезли, а не-шрам остался.
— Хватит болтать глупости, Михаэль! — Она отворачивается от меня, ее огромный живот колышется. Алона забеременела точно тогда, когда хотела.
— Я влипла с одного раза, — сообщала она с гордостью, не зная того, что уже знал я, — что у нее в животе близнецы.
Родились Ури и Айелет. Алона проверяла их каждый день, и когда их фонтанеллы закрылись — раньше у него, потом, со сжимающим сердце запозданием, у нее, — наконец успокоилась. Но моя открытая фонтанелла все еще не дает ей покоя. Несколько дней назад она вдруг сообщила мне, что говорила с «врачом-специалистом», мужем одной из «пашмин», как же иначе, «и он будет очень рад осмотреть нашу голову».
— Нашу? Дырка в моей голове тоже часть супружества?
— «И здоровье и в болезни, в радости и в беде»[76].
— Нет нужды осматривать, — сказал я. — В пятьдесят пять лет уже поздно что-нибудь исправлять.
Иногда она помахивает передо мной пачкой страниц, напечатанной статьей:
— Ури вытащил для меня из Интернета. Судя потому, что здесь написано, ты должен был умереть в пять лет.
Меня наполняет веселье.
— Ты даже не знаешь, насколько ты права.
— Ты знаешь, как это называется по-иностранному? — спрашивает она.
— Нет! — Я пугаюсь. — Я не знаю.
— Фонтанелла, — улыбается она. — Кто бы мог поверить, что у такой противной вещи будет такое красивое название.
— Это имя любви. — Я сажусь. — Помни и не забывай!
— Ты знал, Михаэль, что у индусов есть поверье, что оттуда вылетают души праведников?
— Попробуй организовать движение в защиту женщин, у мужей которых не заросло темечко, — предложила ей Айелет несколько лет назад, услышав, как она рассказывает «пашминам», что Йофы всучили ей мужа с дырявым черепом.
И не только рассказывает. Однажды она сообщила мне, что ее «пашмины» «хотят потрогать». Я тут же почувствовал старую хватку грудной астмы. Положил вилку в тарелку, принял «вентолин» и пошел к Габриэлю и дедушке. Гирш Ландау играл на деревянной веранде, «Священный отряд» что-то варил, тяжелая железная кастрюля качалась над костром.
— Ты ужасно выглядишь, — сказал мой двоюродный брат. — Что тебе дать поесть, что тебе выпить? Мяса полегче? Винца покрепче? Рассказать тебе историю? Сделать тебе рукой? Сыграть тебе представление?
Единственный нормальный человек в семействе Йофе. Вот что я такое. Единственный нормальный в семье.
Габриэль и я были призваны одновременно и служили в одной части. Я помогал ему в чтении карты и запоминании координат, а он подталкивал меня на крутых подъемах и тащил «МАГ»[77] и ящик с боеприпасами. Оба мы спали в палатке, выделенной для разведчиков, но вскоре я заметил, что Габриэль проводит всё больше времени с тремя новыми товарищами — юношей из Иерусалима, который в начале службы был религиозным, и двумя красавцами кибуцниками из долины Бейт-Шеан, которые были похожи друг на друга и на самого Габриэля и на удивление хорошо умели играть, и варить, и бегать, и стрелять, и петь на два голоса. В части их вскоре начали называть габриэлевской «командой голубых», потому что их отношения не ограничивались обычными проявлениями мужской солдатской симпатии — дружескими потасовками с их общей кучей конечностей, голов и криков, а также прикосновениями, похлопываниями и прижиманиями в холодные ночи, — и всем стало ясно, что здесь не просто дружба. Когда наш сержант начал было насмехаться над религиозным иерусалимцем и даже попытался однажды раздеть его возле флагштока, Габриэль и двое остальных из его команды устроили этому сержанту «темную», закончившуюся сломанной ногой. Военной полиции не удалось найти виновников, но в части знали всё, что нужно. Габриэль и его команда были приговорены к неделе ареста и принудительным работам на территории лагеря, а замкомроты, который после освобождения из больницы хотел было вернуться в часть, нашел дверь в свою комнату заколоченной.
По окончании боевой подготовки, когда условия нашей армейской жизни улучшились, а требования к дисциплине ослабели, «команда Габриэля» не переселилась из палаток новобранцев в корпуса «стариков». Двое кибуцников привезли вигвам, заостренный и веселый, как колпак гигантского клоуна, с развевающимся на верхушке разноцветным флажком, и установили его под большим эвкалиптом возле
