В июле кончаются песенки почти всех певчих птиц, а соловей в приволжских местах поет только до половины июня. Певчие птицы, за исключением немногих, радуют человека своими песнями только в мае и в июне, пока гнездятся. А когда выведут птенцов — перестают. Тут им уже не до песен. Надо детей воспитывать, обучать, как добывать себе корм, да готовиться к большому перелету.
В июльские дни можно услышать в лесу иволгу — она играет будто на флейте: «Фи-ули-ули!» Ох и нарядная птичка иволга, просто глаз не оторвешь от нее! Да еще маленькая, с воробья, зеленушка частенько выводит трель, будто канарейка. Начнет бойко, весело, а под конец сходит на низкое вжиканье: «Вжжжжиц, вжиц».
Рано прилетают к нам зеленушки, и, пожалуй, одни из первых приветствуют весну. Они птички лесные, питаются больше всего растительной пищей и насекомыми. К первой половине мая у зеленушки уже появляются птенцы. Их бывает от четырех до шести. За лето она выводит детишек дважды.
Хорошенькая птичка зеленушка, но очень неряшлива. Все птицы содержат свои гнезда в чистоте и порядке, а у зеленушки оно всегда загрязненное, неуютное. Такая уж она грязнулька.
Пестренькая, с длинным хвостиком овсянка поет звонко: «Зинь-зинь-зинь!» Питается семенами трав, но очень любит хлебные зерна. Поэтому, наверное, ее и прозвали овсянкой. С августа и всю осень, собравшись в стайки, овсянки живут на полях. Они не улетают от нас на зиму, а остаются в наших местах. В морозные дни овсянки переселяются ближе к деревням и живут в дружбе с воробьями.
В июле я часто хожу на рыбалку с ребятишками. Они любят не только рыбачить, но и собирать разных букашек, жуков, интересуются цветами, птицами. С ними можно уйти хоть на край света, и они, мне кажется, никогда бы не пожаловались на усталость. Однажды мы отправились на речку Глухую воложку. Переехали через Волгу на водном трамвайчике и пошли по луговой дорожке. Утро было тихое. Только на верхушках высоченных осокорей чуть заметно покачивались тонкие ветви. Вдали виднелись застывшие в тишине голубые озера.
Когда мы подошли к Глухой воложке, маленький Гриша немного отстал от нас. Его прельстила ракушка-перловица, и он никак не мог с ней расстаться. И вдруг неожиданно крикнул:
— Подождите!.. Идите скорее сюда!..
Мы вернулись.
— Тише, тише! — почти шепотом просил он, не глядя на нас.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Да тише!.. Посмотрите вон на тот куст. Что за птица сидит на нем? А как интересно: такую большую птицу кормит маленькая трясогузка. Сейчас она принесла червячка или бабочку, положила птенцу в рот и улетела… Вот увидите, скоро, наверное, опять прилетит…
Гриша посмотрел на пищавшего, уже оперившегося большеротого птенца, все время взмахивающего крыльями, и сказал:
— Это вроде кобчик… а может быть, чибис?..
— И не кобчик, и не чибис, — сказал я. — Чибисы не садятся на деревья. Это кукушонок…
— Кукушонок? А почему его трясогузка кормит? — спросили ребятишки.
— Потому и кормит, что считает его своим детенышем.
— Да как же так?
— А вот так. Кукушка сама никогда не вьет своего гнезда, а кладет яички в гнезда других птиц. Значит, и на трясогузкину долю досталось кукушкино яичко…
Мы насмотрелись на кукушонка и пошли дальше, к месту рыбалки.
Недалеко от Куйбышева есть речка с ласковым девчоночьим названием — Татьянка. Она небольшая, но красивая. По ее берегам растут высокие осокори, ветлы, мелкие таловые кусты. Близко друг к другу жмутся маленькие домишки приречного поселка, сарайчики с важными голосистыми петухами, огороды.
Начинается Татьянка от Сухой Самарки (рукав реки Самары, впадающий в Волгу). Здесь она ныряет под мост, по которому беспрестанно мчатся автомашины в поселки и обратно в Куйбышев.
Течет Татьянка мимо поселка того же названия, мимо дубовых ериков и, описав полукруг, сворачивает к левому берегу Волги, и где-то там, в низовьях, кончает свой путь.
В давние годы, после половодья, Татьянка разделялась на небольшие омутки, соединяемые узкими протоками и ручьями, по которым стаями разгуливали мальки весеннего вывода. Здесь за мальками охотились небольшие прожорливые окуни и, как тигрята, набрасывались на ошалевших рыбешек.
Самый знаменитый омут в Татьянке назывался Назарова Яма — большой, глубокий, с крутыми берегами. А вот почему именно Назарова Яма — точно никто не знал. Одни говорили, что когда-то в старину заядлый рыбак Назаров первый «открыл» в этом омуте крупных сазанов, а другие уверяли, что Назаров однажды ранней весной, ночью, рыбачил здесь крыгой. Берег подмыло, рыбак свалился в воду и утонул.
Но так или иначе, а память о Назарове среди старых рыболовов хранилась очень долго, потому что в «его» яме водились не только сазаны, но и крупные язи и щуки.
Татьянка с давних пор считалась одним из любимых водоемов многих удильщиков. Главное, близко и места уловные. К этому числу рыболовов-любителей, прежде всего, надо отнести Петра Бунакова, когда-то известного в Куйбышеве художника-карикатуриста.
Я близко знал Бунакова, и все мы, молодые журналисты, звали Бунакова тогда дружески — дядей Петей. Знал я его как хорошего художника и остроумного собеседника, но, что он заядлый удильщик, мне никогда и в голову не приходило. Да и разговора о рыбалке он никогда не заводил. Может быть, стеснялся? Я знал одного заядлого удильщика, который страстно любил рыбачить, а вот с удилищами по городу идти стеснялся. Кончив рыбалку, он отвязывал лески, сматывал их и клал в рюкзак, а палки (бамбуковых удилищ он не покупал) прятал где-нибудь в дремучих кустах. Домой каждый раз возвращался только с рюкзаком за плечами и с букетом луговых цветов.
И вот неожиданная встреча. Это было в сороковых годах. Шел я однажды с рыбалки береговой тропинкой и увидел — сидит, как буддийский божок, в третьем омутке Татьянки дядя Петя в черной широкополой засаленной шляпе. Сидит как зачарованный, дымит папиросой и неотрывно смотрит на поплавки. Подхожу ближе. Позабыв даже поздороваться, с удивлением спрашиваю:
— Дядя Петя, ты ли это?
Бунаков немного заикался, но тут он ответил отчетливо, без запинки:
— Да, это я самый — рыбак с многолетним стажем! — И, улыбнувшись, добавил: — Король сорожки.
