Еще в памяти кровавый месяц май 2007 и зима 2008 — взрывы в самом центре Бейрута, демонстрации и забастовки, целенаправленные убийства депутатов, снова откладываются выборы президента, но страна продолжает жить.
'Ты знаешь, в Ливане всегда была война. И всегда будет… Это была моя первая война, раньше я не видела как это… по–настоящему'. 20–летняя девушка улыбается и вздрагивает.
Моя собеседница коренная ливанка, учится в российском мед. институте.
'В нашем городе Баальбеке погибло столько людей… мой двоюродный брат умер, но дядя сказал, что мы никуда не уйдем с нашей земли. Я не могла есть, спать. Похудела на 10 килограммов…' Она сидит в окружении сестер и мамы. Все с интересом расспраши–вают, нравится ли мне Ливан, ем я табули, а свинину? Была ли на традиционной свадьбе?
Была, конечно! Только 'дабке' не танцевала — этот потрясающий ливанский танец, который завораживает и восхищает. В нем соединились скромность древних финикийцев с их безудержной страстью и любовью к жизни. Он не похож на 'зикр'— турецкий, вводящий в транс, это не танец живота, где главное действующее лицо – прекрасная женщина. В 'дабке' люди объединяются, становясь семьей.
Здесь есть 'заводилы'— главные танцоры, показывающие свой 'мастер–класс', остальные, взявшись за руки скромно подтанцовывают, не нарушая общей гармонии.
Я могу смотреть, как танцуют 'дабке' также долго, как на огонь и море. Бесконечно.
Ритмично бьют барабаны, неразрывной цепью выстроились танцующие, ни одного лишнего движения и даже поворота головы, все отточено.
В порыве страсти на последнем пике музыкант вскакивает на ребро барабана и гортанно кричит, а другой бросается на пол, и словно летит по нему на коленях, все ниже прогибая спину, еще чуть–чуть и он коснется головой земли. Да, ливанцы умеют веселиться. Даже на краю смерти.
Сколько свадеб игралось во время войны и после нее, среди руин и неутихающего вопля плакальщиц об умерших…
В Ливане всегда была война. Слишком много намешано в этом маленьком сказочном государстве — интересов и проблем, ожиданий и надежд. Мусульмане и христиане, национальная армия и 'Хэзболла', беженцы–палестинцы, внутренние конфликты ливанских политиков и отсутствие между ними единства, агрессия Израиля, интересы близлежащей Сирии и далекой Америки. Здесь новый Вавилон. Никто не слышит друг друга. Не понимает.
У Фейруз есть много песен о любви, но еще больше — о войне.
Ее настоящее имя — Нухад Хаддад. Благодарные слушатели называют певицу 'Ливанской посланницей к звездам' и 'Соседкой Луны'. Она родилась в 1935 году в православной семье сирийца и ливанки.
Преподаватель Ливанской Консерватории уговорил Нухад поступить в это учебное заведение и научил ее исполнять отрывки из Корана, что умеют делать только профессионалы. Уже в пять лет она начала петь в составе хора Ливанской национальной радиостанции.
Сценический псевдоним Фейруз (что значит 'бирюза', драгоценный камень) получила от поэта и композитора Халима Ар–Руми, который сравнивал её голос с богатым, насыщённым, и в то же время спокойным оттенком бирюзы.
Первые же песни Фейруз, на стихи и музыку братьев Рахбани сочетающие в себе восточные и западные музыкальные традиции и необыкновенно романтичные стихи, стали хитами и неотъемлемой частью музыкального репертуара арабского мира.
С 1957 года началась концертная деятельность Фейруз по всему миру и не прервалась даже в период Ливанской гражданской войны (1975–1990 годов) . Певица исполняла псалмы в соборе Парижской Богоматери в 1985 году.
Фейруз — голос милосердия, любви и сострадания. Её голос — маяк надежды для всех ливанцев: для тех, кто жил у себя на родине, как и для тех, кто уехал за границу. Ведь и в тяжёлые, тёмные годы нескончаемой гражданской войны в Ливане, она продолжала петь патриотические песни. Певица получила бесчисленное множество наград, в том числе и знаменитый Ключ от Иерусалима.
Ливанское правительство выпустило марку в её честь, а в 1995 году французский еженедельник 'Экспресс' (L'Express) назвал Фейруз одной из 'тысячи женщин, которые изменили мир'.
К певице относятся с особым почтением, в частности, за то, что она отказывается от заказных выступлений. Она никогда не поёт в угоду какому–либо главе государства, всегда подчёркивая свою преданность народу, и никому более.
Чувство любви и преданности, вдохновлённое творчеством Фейруз, очень хорошо показано в словах Сихан Тергеман, известной сирийской писательницы, которая завершила одну из своих книг следующим признанием: 'Я счастлива жить в эпоху Фейруз'.
Из песни Фейруз 'Воздух Бейрута':
'Такие счастливые долгие дни, словно остановились, застыли на дороге.
Бесконечное шоссе, встречи в старом ресторане. О, любовь Бейрута, о, любовь этих прекрасных дней. Они вернутся в Бейрут. Счастливые дни вернутся.
Это была всего лишь секунда лета. Луна разбита. Если это правда, ты можешь забыть меня, мою разрушенную любовь.
Я хотела вернуться в мой дом, но я его не нашла. Только дым и искореженные балки. Нет больше роз, и даже изгороди, за которой они росли…'
В Ливане и самих ливанцах все чрезмерно, на показ, и много. Очень любопытные, очень хвастливые. Слово 'очень'— одна из характеристик ливанского менталитета во всем.
Если уж едят, так очень много и очень вкусно, даже мороженое невозможно съесть без слез – переслащено до умопомрачения. Если веселятся, то всю ночь, а 'дабке' танцевать, пока пол не провалится, и ботинки не сотрутся.
Ливанцы живут, словно на пределе, словно каждый день для них последний, и они проживают его со всей страстью, радостью и наслаждением, а вдруг завтра больше не наступит… снова начнется война…
Все выше взбирается машина, воздух прохладней и чище. Миновав подземные туннели–катакомбы, миновав старые потрепанные кварталы и мега–маркеты, мы едем в знаменитый город Жунни. Здесь множество католических храмов и самая прекрасная статуя Девы Марии – Хариса.
Только здесь так сладко и знойно поют цикады в сентябре. С высоты птичьего полета, Жунни (а кажется и весь Ливан) , словно на твоей ладони. Как же он прекрасен. Возле собора, на большой смотровой площадке много людей – и мусульмане, и христиане, и немногочисленные туристы. По ступенькам, шаг за шагом, мы поднимаемся вверх. К подножию статуи Девы Марии, которая распростерла свои руки над Ливаном, пытаясь обнять его, спрятать в своих объятиях от бомбежек, боли и смерти. По мраморному лицу как будто стекают слезы. Скорбный лик заставляет сжиматься сердце. Величественный образ Божьей Матери возвышается над суетой, протыкает сегодняшнее серое небо и вспоминает, вспоминает… как падали бомбы на прекрасную страну, как превращались в кучи мусора дома, храмы и мечети. Боевые разряды, ракеты и пули не знают, в чей дом они залетели на этот раз – мусульманский или христианский. Главное, что в домах этих живут люди. Жили… хаос и безумие войны не щадит никого.
'Если я умру, значит умру. Я просто не думаю об этом. Ты видишь, как у нас красиво, какие добрые здесь люди. Мы все любим нашу страну и собираемся жить здесь. Мы живем, радуемся, танцуем и поем', — говорит мне сестра мужа. Глаза ее наполняются слезами, но это лишь секундная слабость, она быстро переключается на приготовление ужина и замолкает, 'закрывается'. Пытаясь забыть.
О том, как бежали в Сирию к родственникам, как боялись возвращаться, боялись увидеть руины вместо дома, как играли свадьбу, когда началось противостояние боевиков и армии в Нахр–аль–Бэред, и часть гостей не смогли приехать на торжество. Она вспоминает, как рядом с больницей, в которой работает, рухнул многоэтажный жилой дом. Сложился неровной стопкой, словно колода серых карт…
'В первый день я сидел весь день на диване, боялся пойти даже в туалет или на кухню выпить воды, — рассказывает, улыбаясь и подтрунивая над своим страхом, Хайсам.
'Рядом 'бум!', 'бах!' Страшно. Жена не испугалась, пошла купаться. Потом мы ловили такси, приехали в деревню. Бабушка жены обрадовалась – все родственники съехались к ней в дом из–за войны. Да, она была очень счастлива, что все дети и внуки собрались вместе'.
Он рассказывает медленно, посмеиваясь, и все смеются тоже. А зачем плакать. Ведь все уже в
