придется простоять несколько недель? Предстоял еще и обратный путь в степи. Если поплывут снега, разольются реки, отрежут армию в лесах и болотах, начнется падеж лошадей, голод… Не дойдя до Новгорода 100 верст, хан повернул назад.
На юг пошли не прежней дорогой, по которой все было выжжено. Да и дороги по льду становились все более ненадежными. Двинулись по возвышенностям, по разделам рек, и очутились возле Козельска. В нем княжил ребенок Василий из черниговских Ольговичей. Но князь-то был мальчишечкой, а бояре-опекуны и дружинники оказались смелыми и самоотверженными людьми, они решили драться насмерть. И горожане в Козельске были такими же, единодушно поддержали решение. А полчища Батыя к этому времени значительно поуменьшились. Монгольское ядро ханы сберегли, а вспомогательные отряды таяли. Их же первыми кидали в атаки, о них никто не заботился, и они умирали от трудов, болезней, жителей Средней Азии губила русская зима. Захлестнуть дерзкий город потоками воинов теперь не получалось, первые приступы были отражены.
Но и уйти татары не могли, на юге уже началась распутица, залила дороги непролазной грязью. Батый предпочел остановиться под Козельском. Когда нужно, хан умел действовать не только ужасом. Он запретил разорять окрестные вятичские села, милостиво обошелся с крестьянами, а за это они стали возить во вражеский лагерь хлеб, сено, овес. Много веков спустя жители Козельска помнили о предательстве, существовали деревни, из которых они не брали невест, не выдавали туда девушек замуж[135]. Разумеется, крестьянских поставок не могло хватить на всю армию. Хан высылал в разные стороны эскпедиции фуражиров, а голодным вассалам указывал: запасы имеются в городе, берите его и пользуйтесь.
Штурмы повторялись, были разрушены деревянные стены, неприятели врывались на валы, но защитники стояли твердо, побивали и сбрасывали татар. Держались семь недель! Почти два месяца — под ливнями стрел, под летящими из осадных орудий камнями и зажигательными снарядами. Но подмоги не было, воины погибали, силы иссякали. Отчаявшись, козельчане пошли на вылазку. Для монголов она стала неожиданной. Ратники выплеснулись вдруг из города, налетели на лагерь, пробились к осадным машинам и изрубили их. Вернуться за укрепления им не дали. Военачальники тут же выслали отряды, отрезая героев от крепости. Последний бой был страшным. Окруженные дружинники мальчика-князя и горожане бились до конца, положили 4 тыс. врагов и в мешанине трупов полегли сами.
Татары назвали Козельск «злым городом». Батый отметил его такой же почестью, как Торжок. На развалинах крепости осталось только небоеспособное население — калеки, раненные, бабы, ребятишки. Всех их было велено перерезать, дограбить и сжечь, что еще не сгорело. А к этому времени и дороги в степь подсохли, дальше монгольское воинство без задержек и остановок покатилось к Дону.
А что же делала остальная Русь, когда погибала ее северо-восточная часть? Заперлась по городам? Дрожала от страха? Готовилась встретить врага, когда он придет на их земли? Да нет же! Распад страны и народа дошел до такой степени, что бедствие соседних княжеств вообще не относили к себе! Да-да, не относили. Именно это, а не монгольские зверства, было самым диким, самым потрясающем в русской трагедии. Другие княжества считали чужими государствами. Кому какое дело, если на них обрушилась катастрофа? Не помогали — это было еще полбеды. Нет, остальные русские продолжали… увлеченно сражаться друг с другом! Одолеть соперников казалось самым важным, куда важнее, чем какие-то татарские нашествия.
Михаил Черниговский прочно засел в Галиче. Чтобы удержать его, заключил союз с с венгерским Белой IV, помолвил сына Ростислава с его дочерью. А Даниил Галицкий, втравивший Юрия II и Ярослава в войну с Михаилом, оказался союзником легкомысленным и ненадежным. Когда стало ясно, что владимирские полки не напугали черниговского князя и не вынудили уступить, Даниил вступил с ним в переговоры и согласился на сепаратный мир, получив за это Перемышль. Теперь Михаил мог не опасаться ударов с тыла, поднял все свои силы, оставил в Галиче Ростислава и двинулся отбивать Киев и Чернигов.
Ярослав Всеволодович готовился встретить его во всеоружии, но как раз в это время до Киева донеслись известия, что татары крушат владимирские города. Известия путанные, неясные, но способные ошеломить кого угодно, богатая и многолюдная Залесская Русь рухнула за какой-то месяц! Ярослав отозвал свои полки, размещенные зимовать по днепровским городам, и ушел на родину. Михаил без боя занял столицу, торжествовал, принял титул великого князя Киевского. Взялся распределять уделы, наградил Черниговом двоюродного брата Мстислава Глебовича. А его сын Ростислав возомнил, что теперь-то их род может заправлять на Руси как угодно. Тут же наплевал на договор с Даниилом Галицким и захватил у него Перемышль.
Но ссора была весьма опрометчивой. Ростислав отправился в поход на Литву, а Даниил без него вдруг появился возле Галича. Не осаждал, не обнажал меча, просто подъехал к стене и крикнул столпившимся там жителям:
«Люди градские, до которых пор хотите вы терпеть державу иноплеменных князей?»
Бояре тщетно пытались удержать народ. Галичане забурлили, открыли ворота и ринулось к любимому князю, «как пчелы к матке». Знати ничего не оставалось делать, как тоже идти на поклон к Даниилу «с осклабленным лицом и облизывая губы». Он на радостях простил крамольников, сказал им только одно:
«Исправьтесь!»
Однако возмутился Ростислав Михайлович, лишившийся удела. Помчался просить войска даже не в Киев, не в Чернигов, а в Венгрию, к отцу своей невесты Белы IV… Вот таким образом Русь «оборонялась» от татаро-монголов. А отсюда напрашивается и ответ: разве не заслужила она столь страшную кару?
44. Св. Александр Невский
Переяславль-Залесский, удел Ярослава Всеволодовича, в отличие от блестящего стольного Владимира, был городом скромным, тихим, уютным. Деревянные срубы детинца, резные терема, единственный каменный собор Спаса Преображения. Перед городом — раскинувшаяся гладь Клещина озера, со стен видны маковки монастыря св. Никиты Готского, где уже прославился подвигом русский святой, Никита Столпник. Здесь, в Переяславле, в 1220 г. у князя родился второй сын. Нарекли его довольно необычным для тогдашней Руси именам, Александром. Окрестили в честь преподобного Александра, игумена Куштского. Но уж наверное, вспомнили великого воителя Александра Македонского.
Ведь и отец княжича постоянно был в седле, сформировал сильный переяславский полк, водил рати то на болгар, то на литву, то в Эстонию, то на Днепр. Мать Александра, княгиня Ростислава, была дочерью Мстислава Удалого. Но у нее-то характер был совсем не воинственным. Она много времени проводила в церкви, сама любила и приучила детей к духовному чтению, отдавала себя заботам о бедных, больных, сирых, ее называли святой[136]. Старший брат Александра, смирный и благочестивый Федор, позже был причислен к лику святых. И самого Александра в детстве считали не от мира сего. Он надолго застывал вдруг над книгой, Псалтирью или Евангелием. Или замирал, глядя в окно, не замечая окружающих. Мечтал отправиться в паломничество на Святую Землю. Отец даже не на шутку опасался, что княжич оставит свет и пострижется в монахи. Но Александру выпал другой подвиг…
Уже в восьмилетнем возрасте ему довелось втягиваться в нелегкое княжеское служение, да не где- нибудь, а в бурлящем Новгороде. В ходе политических маневров Ярослав оставил там детей, Федора и Александра под присмотром верных бояр. В 1230 г. братья во второй раз очутились на новгородском престоле, попали туда в год эпидемии и неурожая, спасали голодающих, раздавали им хлеб из княжеских запасов. А в 1233 г. пришла пора женить Федора. Подобрали невесту, новгородку Харитину, но накануне венчания жених внезапно скончался. Невеста постриглась в новгородском монастыре св. Петра и Павла, стала еще одной русской святой. А Александр оказался вдруг старшим сыном, наследником.
