рассматривались несколько вариантов: так, изначально предполагалось, что колонну будет завершать крест, обвиваемый змеей, которая служила бы декорацией крепежа. Скульпторы Академии художеств предложили несколько вариантов фигур ангелов и добродетелей с крестом. Был предложен также проект статуи святого князя Александра Невского, но всех победила статуя скульптора Бориса Ивановича Орловского,[38] которого в городе больше знали под его истинной фамилией Смирнов. Памятник, посвященный победе в войне 1812 года, должен венчать ангел протягивающий крест и как бы говорящий «Сим победиши!» — решение было принято чуть ли не единогласно, и ангел воспарил над Дворцовой. «Сим победиши» — по преданию, фраза, которую видел на небе во время трех сражений римский император Константин Великий, надпись была начертана на кресте. Расшифровав послание буквально, Константин поручил своей матери Елене поехать в Иерусалим и отыскать тот самый крест. Крест, на котором страдал и умер Спаситель. Елена взялась отыскать крест и выполнила свое обещание.
Взяв себе в привычку гулять вблизи Дворцовой площади, Ованес видел столп в похожих на высокий шалаш лесах, по которым достаточно быстро поднимался пятидесятилетний плотный и неизменно краснолицый Монферран. Взойти на высоту сорок метров и смотреть оттуда подобно завоевателю на покорившийся ему город, то ли упираясь рукой в бок колонны, то ли поглаживая ее. В народе сей памятник давно уже перекрестили в «Монферранову колонну». Как называл ее сам скульптор — оставалось загадкой.
Два года ушло только на отделку памятника. И только в 1834 году состоялось открытие Александрийской колонны. Запланированная церемония была более чем величественная — присутствовали император с семейством, дипломатический корпус, был устроен военный парад — 86 пехотных батальонов, 106 эскадронов конницы и 248 орудий артиллерии, торжественное богослужение. Адмиралтейский бульвар был запружен пришедшим на праздник народом, все крыши оказались занятыми зрителями, рассевшимися там на манер птиц. В одиннадцать три орудийных выстрела возвестили о начале церемонии. Государь командовал парадом, сидя на гнедом жеребце, государыня, свита, двор, духовенство разместились на специально построенном по такому случаю балконе. Начался молебен. В определенный момент император и войска обнажили головы и почти что одновременно опустились на колени. В этот момент с шелестом слетел покров, укутывающий колонну, и зрители разразились криками восторга, которые соединялись с громовыми раскатами «Ура!» крестный ход обошел памятник, окропляя его святой водой, дальше начался парад войск, который длился без малого два часа. К вечеру произошло еще одно приятное событие: весь Зимний дворец вдруг засверкал множеством огней специально приготовленной по этому случаю иллюминации. И до поздней ночи звучала военная музыка.
Приблизительно в это время газеты вдруг разразились сообщениями об обнаруженных в Риме останках Рафаэля, которые перед повторным захоронением для чего-то были выставлены на всеобщее обозрение. Зачем? В кругу Томилова ведется горячее обсуждение: необходимо или нет находящимся в Вечном городе художникам идти на поклон этим мощам. Дамы закатывают глазки, нюхают флакончики с солью, разумеется, они не могли бы смотреть на кости. Известные своей смелостью и решительностью мужчины все как один желали бы увидеть скелет великого художника. Зачем? Не понимает Ованес — для чего живым смотреть на мертвое? Сколько Рафаэль[39] оставил после себя живых картин? Смотрели бы на них, вот окажись он сейчас в Риме, уж нашел бы на что поглазеть.
Лето. Первые каникулы в Академии художеств Гайвазовский провел в поместье Томилова в селе Успенское, что на берегу Волхова, близ Старой Ладоги. Это было более чем кстати, ибо, как напишет Ф. М. Достоевский:[40] «На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу». Вот из этой жары, пыли и вони на простор, чистый воздух и вызволил своего юного приятеля Томилов. Вовремя. Айвазовский уже порядком настрадался от постоянных сквозняков, четкого расписания занятий, а главное — несвободы. Теперь он мог по желанию валяться в постели, пропуская завтрак, или наоборот, подниматься чуть свет, дабы купаться, пока его не позовут за стол. Мог уйти на целую ночь — Томилов уважал стремление художника к одиночеству и особенно не препятствовал юноше жить, как тот сам считает нужным: ходил ли он в гости к местным крестьянам, ловилли рыбу или вдруг проявлял интерес к каким-нибудь ремеслам. В семействе Томилова все любили смуглого, застенчивого Ованеса, который окончательно и бесповоротно был принят в лоно новой семьи. Он же, что ни день, старался сделать своим благодетелям приятное — показать этюд, а то и законченную картину, сыграть на скрипке, рассказать очередную восхитительную историю Крыма или Кавказа, да хотя бы, возвращаясь с гуляния, собрать огромный букет полевых цветов. И еще юноша обладал отменной памятью и знал наизусть множество стихов, особенно нравился ему Александр Сергеевич Пушкин. Читая строки поэта, Ованес чувствовал такой душевный подъем, что вдруг хватался за скрипку и начинал импровизировать на радость домочадцам и слугам.
Впрочем, семейство Томиловых нечасто было на долгое время предоставлено самому себе, в течение лета к ним то и дело заезжали погостить Кипренский, Орловский, а то и целая компания развеселых знакомых, которых нужно было спешно вести в баню, на реку или просто гулять, гулять, гулять, выветривая въевшийся запах столичных строгостей.
За зиму Ованес отощал на казенных харчах и теперь с наслаждением ублажал себя вкусностями с хозяйского стола. Четыре раза в день огромный стол в обеденной комнате накрывался белой накрахмаленной скатертью, во время приезда гостей на него ставились золоченые канделябры с русалками в пять свечей каждый, отчего на душе сразу делалось весело и торжественно. После того как гости и хозяева справлялись с французским супом или ухой из свежей, выловленной буквально утром рыбы, слуги вносили подносы с индейками и пулярками, запеченные корочки которых сверху были украшены зеленью. По краю блюда выкладывались поджаренные картофелины, тут же выставлялись соусники с разнообразными соусами на все возможные вкусы. Хорошо!
Замечательно посидеть вместе с друзьями за обильным столом, после обеда вкусить пирогов с чаем, к которому специально подают топленые сливки, розово-желтые, точно небо на рассвете. Поговорить, послушать заезжего виолончелиста одного из гостей Томиловых, его сиятельство графа Матвея Юрьевича Виельгорского, о котором итальянцы еще будут говорить, что тот играет так, как должны играть ангелы в раю. Но еще лучше другое, то, что молоко, пироги, масло и все, что осталось от обеда, можно в неограниченном количестве потреблять в течение всего дня. Как же стосковался Ованес по этой пищевой свободе. Как просто было под крылом родимой матушки и как тяжело, когда тебя вроде как и кормят, да только встал из-за стола, а словно не ел. Живот урчит и требует занять его хоть чем-то. Другие идут в кухмистерскую, кабак, кафе, надираются до полного изумления, а он только и может, что заставлять себя думать о чем-нибудь отвлеченном. Как хорошо, что не нужно ни у кого ничего просить, а можно просто собрать себе в узелок свежего хлеба да прихватить бутылку парного молока. Заметит кухарка — так не осерчает, а даже наоборот, еще и пирога в дорогу завернет. Опять молодой барин будет рисовать часа четыре — не оторвешь, а до следующей трапезы еще столько времени…
Здесь в Успенском Айвазовский впервые увидал настоящую русскую природу, начал чувствовать краски воды и северного неба, свет, не свойственный привычному ему югу. Это было удивительно и вместе с тем незабываемо. Вдруг поймать неповторимый колорит, утащить его на свой холст серые, почти что стальные волны или непривычно низкое, иногда давящее небо.
Ованес много купался, катался в лодке, много ходил и рисовал. Томилов приметил, что Айвазовскому вовсе не необходимо подобно другим художникам-пейзажистам подолгу стоять с мольбертом возле выбранного им вида. Потрясающая зрительная память и знание перспективы помогали художнику запоминать мельчайшие подробности пейзажа, так что он делал какие-то заметки на холсте и потом беззаботно бежал окунуться в речку или поиграть в лапту с деревенскими мальчишками. Начатое произведение он спокойно заканчивал где-нибудь к вечеру, так больше ни разу и не взглянув на избранную натуру.
Зрительная память, так восхищавшая многих знакомых Айвазовского, вскоре сыграет недобрую службу художнику, когда и знатоки живописи и простые зрители начнут находить в его работах торопливость и преступное невнимание к деталям. В 1839 году А. Р. Томилов напишет Ованесу длинное письмо, в котором самым детальным образом разберет пять его картин: «Картина, которая изображает, как говорят, восхождение луны, по моему взгляду, по моим чувствам, не представляет ничего другого, как хорошую кисть
