Сам Айвазовский до конца своих дней был благодарен этой семье.
В 1829 году Казначеева назначают Таврическим губернатором. Для исправления этой должности 17 августа он переезжает вместе с семьей и воспитанником Иваном Гайвазовским в город Симферополь. С этого дня заканчиваются воскресные отлучки домой, родители вынуждены смириться с длительной разлукой. Впрочем, все идет на пользу. Мальчик одет, обут, всегда хорошо покормлен. Он живет в богатом доме у самого губернатора, учится в Таврической гимназии, и, быть может, в самом скором времени сбудется его сокровенная мечта стать художником.
Симферополь очаровывает Оника — дома с роскошными садами, ухоженные аккуратные улицы, прогулки в коляске и верхом, новые знакомства: Наталья Федоровна Нарышкина[15] — уважаемая губернская дама, в загородный дом которой они часто наведывались всей семьей. Там же архитектор Тончи смотрит рисунки Гайвазовского, лишний раз подтверждая, что губернаторская семья благодетельствует юному гению и будущей большой знаменитости. Не иначе. Родная внучка полководца Суворова Варвара Аркадьевна Башмакова,[16] урожденная Суворова-Рымникская — умная, не любившая мешкать да откладывать дело в долгий ящик дама. Все эти люди принимают активное участие в судьбе юного художника. Каждый по-своему, но в результате Тончи составляет прошение на имя министра императорского Двора князя Петра Михайловича Волконского,[17] в котором, ссылаясь на письмо жены действительного статского советника Нарышкиной, ходатайствует об отправке Ивана Гайвазовского для обучения живописи ни много ни мало в Рим!
Получив означенное послание и прилагаемые к нему весьма талантливые рисунки, Волконский сразу же берется за дело. Тончи не простой художник, а коллежский советник, к мнению которого нельзя не прислушаться. Петр Михайлович пишет в свою очередь запрос на имя президента Академии художеств Оленина[18] «О целесообразности принятия И. К. Гайвазовского в ученики Академии».[19] В котором всеподданнейшее излагает прошение Тончи и интересуется относительно возможности взять Ивана Гайвазовского в Академию. И то верно, к чему посылать ребенка в Рим, когда у себя в отечестве есть прекрасная школа?
Переписка была недолгой, и вскоре определенный по высочайшему повелению в число пенсионеров императорской Академии художеств на счет Кабинета его величества[20] 13-летний Ованес был принят в класс профессора Максима Никифоровича Воробьева.[21] Вот так без лишней канители, бесконечных экзаменов и нервотрепки.
В Петербург юного художника привезла все та же Варвара Аркадьевна Башмакова, устроившая его у себя на первое время. Согласно донесению президента Оленина министру Двора, Ованес прибыл в Академию 23 августа 1833 года.[22]
Приблизительно с этого времени в документах феодосийского художника происходит еще одно изменение — его измененная в Польше фамилия «Гайвазовский» время от времени пишется как «Айвазовский». Позже родные Ивана Константиновича также поменяют свою фамилию.
Вообще, писать историю Айвазовского и не поминать счастливую звезду, ангелов хранителей, случай или попросту чудо — необыкновенно сложно. Потому что этого художника всю жизнь сопровождали самые настоящие чудеса. Ладно, дорогая скрипка и явно посланный свыше благодетель Казначеев. — Скажем прямо, бывает. Но посмотрите на само поступление художника в престижную Академию и заодно сравните с поступлением в оную сегодня. Для того чтобы зачислить тринадцатилетнего безродного и безденежного мальчика на государственный счет, потребовалось: 1. Письмо госпожи Нарышкиной архитектору Тончи. 2. Письмо Тончи к князю Волконскому. 3. Запрос Волконского президенту Академии Оленину. 4. Ответ Оленина с согласием принять Айвазовского. 5. Оленин сообщает о том, что Айвазовский явился в Академию.
«Раз, два, три, четыре, пять — будет мальчик рисовать!» — весело выкрикнул неведомый нам добрый чародей и взмахнул своей волшебной палочкой. Не правда ли, не верится, что в бюрократической царской России, все могло быть так просто и прозрачно? Но все было именно так. Конечно, на Оленина произвели впечатления рисунки феодосийского мальчика, и огромное спасибо семейству Казначеевых, неравнодушной госпоже Нарышкиной и вообще всем, кто принял участие в судьбе талантливого подростка, ведь если бы не они, вряд ли талант художника мог бы проявиться, а скорее всего, сгинул, изживая сам себя, как это случается с сотнями и тысячами не открытых вовремя талантливых детей.
Глава 4
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой…
Петербург, о котором Ованес слышал как о северном, холодном и недружелюбном городе, встречал юного крымского художника неожиданно приятной погодой, почему бы и нет — август месяц — лето! В первый же день мальчик сбежал из дома своей благодетельницы и гулял, гулял, гулял, пока хватило сил и дневного света, разглядывая дома и любуясь на воду в каналах. Его платье было сшито по моде, в карманах позвякивали какие-то деньги. Он шел, машинально подмечая красивые виды и планируя непременно нарисовать их такими, как увидел в день приезда. Петербург сразу полюбился Айвазовскому, а значит, и он рано или поздно должен был понравиться этому величественному, прекрасному городу. Дома у Башмаковой у него хранился специальный ларец с рекомендательными письмами от Казначеева, благодаря которым мальчик должен был познакомиться с людьми, которые помогут ему в будущем. Ведь все знают, как важно отыскать друзей и покровителей. Как это поистине необходимо будущему художнику.
Хотелось всего и сразу — познакомиться с известными художниками и зодчими, непременно произвести приятное впечатление на учителей академии и друзей Казначеева, еще нужно было выделиться среди других академистов, заставить общество заговорить о его рисунках, обратить на себя внимание журналистов. Без заказов — никак. Государь обещал оплачивать обучение, Ованес будет жить при академии, его накормят и дадут какую-то одежду, но этого все равно мало. Оник просто обязан пересылать деньги родным. Раньше думали, вот Саргис подрастет и будут они вместе с Григорием работать в какой- нибудь лавке и приносить деньги в дом, а теперь Саргис ничего уже не пришлет с чужбины, а Григорий, того и гляди, женится и тогда уже будет тратиться только на свою семью. Отец писал, что Саргис принял монашество, и теперь его следует называть Габриэл. Губы упорно не желают выводить это скорее ангельское, нежели человеческое имя «Габриэл», про себя Ованес упорно продолжает называть брата Саргисом. По всему выходило, что именно он — Ованес — теперь обязан содержать семью. Неслучайно же он оказался в этом прекрасном городе. В городе, к которому стремятся все тонко чувствующие люди, к городу, в котором сбываются мечты!
Исаакиевский собор — еще недостроенный, но уже со всеми своими сорока восьми колоннами весом в сто тонн каждая. Казначеев рассказывал, что на зрелище установки колонн приезжали смотреть как на величайшее чудо архитекторы со всего мира. Первую колонну подняли в 1828 году, последнюю установили в 1830-м. Одну колонну навострились поднимать за 40–45 минут! Невероятная скорость! Волшебник Монферран,[23] никак иначе. Казначеев что за два года установки колонн в Петербург несколько раз наведывался, и на диво-дивное смотреть изволил, и радовался. Тем не менее про архитекторский дар Огюста Монферрана много чего нехорошего наговорил. Мол, и многие недовольны, что в таком хмуром, холодном городе такую громаду темную ставят, а надо бы по-русски — белокаменный храм с золотыми куполами, что подобно цветочкам к солнышку тянутся. Что архитекторы на француза косятся, и мастера ропщут, мол, все у того вкривь да вкось, против правил великого зодчества, да и несообразно со вкусом. Но да государь любит Монферрана-счастливчика и все ему позволяет. Впрочем, колонны уже возведены, стены тоже подросли чуть выше уровня колонн, а проекты до сих пор дорабатывают и за безграмотного французика переделывают всей Академией художеств. Так что годы пролетают. А каким быть
