В камере, арестантам, сидеть не позволяли. Поутру, покормят кашей овсяной и под конвоем на работу отправят. Работа привычная. Дрова для больницы пилить, церковь на кирпичи разбирать, брёвна для стройки в лесу готовить.
Тоскливо в неволе. Душа о домашних тревожится. Только во сне забывался вор-неудачник. Случилась однажды радость нежданная. По весне, когда снег растаял, а земля не просохла еще, пришла к тюрьме за полсотни километров сестренка младшая Аннушка, принесла сапоги отцовские и узелок сухарей ржаных. Порадовала или обманула Кольку, сказав, что все у них дома ладно, что все живы-здоровы, чего и Кольке желают.
Погрыз Колька сухарей, переобулся в сухую обутку, выкинул расползшиеся до дыр мокрые валенки и понял, что жить везде можно. Даже в застенке.
Лето наступило, вошла в берега река Вазуза, подсохла земля в лесу. Построило тюремное начальство арестантов во дворе и спросило, кто может плоты по реке сплавлять.
Кто-кто? Конечно он, Колька. До начала Финской войны, собирался отец новую избу ставить. Напилили они лесу строевого. Подтащили на конном роспуске бревна к берегу, скатили в воду десяток бревен. Связали бревна верёвками в плот и поплыли по реке к дому. Отец спереди шестом плот на стремнину правил, Колька сзади на поворотах и в водоворотах не давал плоту закружиться, о берег удариться. Приплыли они в свою деревню. Приткнулись к берегу. Верёвки развязали, брёвна вагами на берег вскатили и пошли в баньку париться!
Так за неделю и сплавили брёвна из лесу на всю избу…
Колька толкнул локтем в бок своего соседа по строю и верного, несгибаемого дружка Ваньку Поварова, попавшего в цугундер за драку с ножом.
Говорят, что человек может бесконечно долго любоваться огнем костра, течением реки и тем, как работает кто-то другой.
Всё это было в Колькиной жизни. На склоне водораздела, бригада лесорубов валила на землю вековые могучие ели. Сучкорубы наперебой стуча топорами, оголяли древесные стволы и, зачищая территорию, складывали зеленые ветви да сухие сучья в огромные кучи. Затем стволы деревьев распиливали на шестиметровые кряжи, а кряжи складировали у реки.
Когда заготовленная древесина слегка просыхала, плотогоны, стоя по грудь в воде, вязали из неё плоты, разжигали костерок и, задумчиво глядя на пламя, сушили возле огня намокшую одежонку. Варили ведерко ухи из плотвиц, окуньков и горсти пшенной крупы. Кипятили чай и засыпали на куче осоки-аира, под ночные переклики заречных коростелей, любуясь на огонь костров, зажженных в лесу сучкорубами. На снопы искр, взлетающих над кострами, когда пламя внезапно охватывало хвою еловых ветвей.
Поутру плотогоны собирали нехитрые арестантские пожитки, спрашивали разрешения милиционера – охранника и отвязав швартовочные веревки, оттолкнув шестами плот от берега, уплывали вниз по реке.
В центре России, реки не похожи на стремительные кавказские или карпатские потоки. Они текут спокойно и неторопливо. Плоты, слегка покачиваясь на воде, со скоростью усталого путника, проплывают мимо прибрежных деревень, мимо зарослей плакучей ивы, мимо колхозных стад на лугах, мимо купающихся пацанов, а иногда и мимо голых девок, начинающих оглашено визжать от неожиданного появления плотогонов.
Извиваются в речной воде зеленые пряди водорослей 'русалкины волосы'. Разбегаются с песчаных отмелей стада пескарей. Оглушительно бьет хвостом по воде огромная щука, прозевавшая приближение непонятной громадины и стремительно рванувшаяся в глубь речного омута. Уплывает в заросли дикая утка с выводком малых утят. Звенит в поднебесье песня невидимого в вышине жаворонка.
И Колька, и Ванька были счастливы, работая плотогонами. Они, забывая про сидящего на плоту вертухая с винтовкой, с силой упираясь шестами в речное дно, весело делали свое дело, предусмотрительно отводя плот в сторону от речных мелей и островков, удерживая на стремнине, не позволяя приближаться к берегам.
В узких речных протоках, где течение становилось быстрым, ребята, весело перебрасываясь шутками, ускоряли шестами движение плота до скорости скачущей лошади.
Уставший от вынужденного безделья, охранник забрал у Кольки шест и резкими толчками шеста в речное дно, гнал плот все быстрее и быстрее, весело покрикивая: 'Вот так! Вот так! Вот так!'.
Плот пронесся между остатками мельничной плотины и выплыл на гладь буковища. Туда, где многие десятки лет, а может быть и несколько столетий, падала с мельничного колеса и размывала речное дно до многометровой глубины вода, крутящая мельницу.
Охранник весело крикнул: 'Вот так', со всей силы облокотился на шест, потерял опору и ухнул в воду вслед за шестом, не доставшим до дна. Вода, вырывающаяся из речной протоки, мигом намокшая одежда, заплечный 'сидор', кованные сапоги и винтовка потянули охранника в смертельную глубину.
'Утопнет! А про нас скажут, что мы его утопили. Расстреляют за вертухая', ? пронеслось в Колькиной голове. Колька нырнул вслед за охранником. Следом за Колькой, сиганул с плота и Ванька.
Задыхаясь без воздуха, цепляясь пальцами за глинистое дно, яростно работая ногами Колька нашарил в воде тело охранника и толкнул его к поверхности. Там Ванька ухватился за милицейскую гимнастерку и потянул вертухая к берегу. Колька вынырнул, отдышался и начал нырять в поисках утонувшей винтовки.
Потом, когда плотогоны и охранник нашли плот приткнувшийся к берегу и поплыли дальше, вертухай не прекращая твердил: 'Спасибо, ребята, спасибо. Спасибо, что спасли. Сколько жить буду, столько буду помнить. Век не забуду. И начальству про вас скажу'.
Наверное, сказал и рассказал.
Поэтому, когда на следующей неделе вновь набиралась группа зеков для сплава древесины, Колька, на правах специалиста вышел из строя, но его остановил начальник тюрьмы и вежливо спросил: 'На сплав рвёшься? Плаваешь хорошо? Сбежать хочешь, ссученыш?' – и врезал по морде со словами – 'Я тебе организую сплав'…
Так закончилось для Кольки всё, что было хорошего в поганой тюремной житухе.
Наутро его и Ваньку запихнули в воронок и отправили в Вяземскую пересыльную тюрьму. Оттуда, в холодном вонючем вагоне отвезли в Мурманск. Потом, когда в трюме баржи, громилы, вооруженные невесть откуда взявшимися ножами и заточками, начали снимать с фраеров приглянувшуюся теплую одежду, когда блатные стали наводить свои порядки и резать выявленных ссученных воров, когда в открытом море их баржу швыряло волнами с борта на борт, а зеки ползали и скользили в человеческой крови и в кале, в моче и в блевотине от морской болезни, тот вонючий тюремный вагон вспомнился Кольке, как лучшее место на земле.
Выгрузили зеков на Таймырский берег, окружили вооруженным конвоем и погнали в лагерь. Заставил блатной Кольку нести его одеяло. Засунул Колька одеяло под телогрейку, а сам, на беду, заснул на ходу и не заметил, как выскользнуло одеяло на землю. Потребовал, придя в лагерь, блатной свое одеяло, а Кольке нечего отдавать. Распластали блатные Кольку на нарах и душил, раз за разом, его до полусмерти бывший хозяин одеяла, требуя вернуть пропажу так, что сломал гортань и чуть насмерть не задушил.
Хотел было Ванька Поваров за дружка заступиться, но оттеснили его в стене, пощекотали шею ножом и объяснили, чтобы сидел смирно. Ванька человек не злопамятный. Он долго обиды на блатного не держал. Как только придушил блатного следующей ночью, так и перестал на него злиться. Кольку с тех пор больше никто не трогал.
Начальник Сычевской тюрьмы оказался человеком слова. Обещал отправить Кольку на сплав и отправил, да не на простой, а на молевой.
Высокие волны вздымает полярный ветер, дующий с Карского моря, на поверхности северной реки. Словно спичками, играет студеная река тяжеленными кедровыми брёвнами, так нужными на строительстве Дудинки, Норильска, никелевых шахт и всего того, ради чего страна осваивает север.
Густо плывет лес по реке вдоль боней. Собирается в запанях, откуда скользкие, мокрые бревна нужно баграми подцепить, да на берег вытянуть. Соскользнул однажды Колька с брёвен и упал в ледяную воду. Выныривать нельзя. Там на поверхности бревна с силой друг о друга бьются. Вмиг из человека кусок битого мяса сделают. Только то и спасло, что опытные зеки вмиг уперлись баграми в крайние бревна и чудом отжали их, освободив кусочек чистой воды.
