Рабы свободы: Документальные повести

непрерывный бред; не пьет ничего (отказывался), отказывался часто и от кислорода <… >

11 час. утра. Глубокое коматозное состояние; бред почти прекратился, двигательное возбуждение также несколько уменьшилось. Клокочущее дыхание <…>

11 час. 5 мин. Пульс падает, считался с трудом. Коматозное состояние, не реагирует на уколы. По-прежнему громкое трахеальное дыхание.

11 час. 10 мин. Пульс стал быстро исчезать. В 11 час.

10 мин. — пульс не прощупывается. Дыхание остановилось. Конечности еще теплые.

Тоны сердца не выслушиваются. Дыхания нет — (проба на зеркало). Смерть наступила при явлениях паралича сердца и дыхания.

На обороте этого последнего листка в истории болезни записан

Клинический диагноз:

1. Фиброзно-легочный туберкулез, каверны, бронхоэктазия, эмфизема легких, пневмосклероз, плевральные сращения;

2. Атеросклероз аорты и коронарных сосудов сердца, кардиосклероз;

3. Сердечная недостаточность;

4. Бронхопневмония;

5. Инфаркт легких (?);

6. Инфекционная нефропатия.

И подписи — четырех врачей: Г. Ланг, М. Кончаловский, Д. Плетнев, Л. Левин.

Почему же на суде и Плетнев, и Левин заявили: мы — убийцы Горького? Заставили. Конечно! Но лишь в наши дни вскрылись документы, подтверждающие это, и среди них — заявление Плетнева высшим руководителям страны. Семидесятилетний профессор, считавшийся лучшим врачом России, подает нам голос из прошлого, из Владимирской тюрьмы:

Весь обвинительный акт против меня — фальсификация. Насилием и обманом у меня вынуждено было «признание»… Когда я не уступал, следователь сказал буквально: «Если высокое руководство полагает, что вы виноваты, то, хотя бы вы были правы на все сто процентов, вы будете все… виновны…»

Ко мне применялись ужасающая ругань, угрозы смертной казнью, таскание за шиворот, удушение за горло, пытки недосыпанием, в течение пяти недель сон по два-три часа в сутки, угрозы вырвать у меня глотку и с ней признание, угрозы избиением резиновой палкой… Всем этим я был доведен до паралича половины тела… Я коченею от окружающей меня лжи и стужи пигмеев и червей, ведущих свою подрывную работу. Покажите, что добиться истины у нас в Союзе так же возможно, как и в других культурных странах… Правда воссияет!..

Сегодня врачи, лечившие Горького, реабилитированы, специальная медицинская экспертиза, проведенная недавно, пришла к выводу: диагноз и лечение были правильными, смерть — естественной.

Не хватало для полной ясности истории болезни — теперь вот и она есть. Но сколько же времени потребовалось — ведь более полувека прошло! — чтобы приблизиться к истине, чтобы сорвать паутину лжи с жизни и смерти Горького. Так медленно мы выходим из большевистского обморока, приходим в сознание. А за это время накручиваются новые трагедии, новая ложь. И мы опять не успеваем их осознать и распутать. Такова наша история.

Есть еще один, малоизвестный, документ о последних днях Максима Горького. Это не лживая стряпня лубянских протоколов и не сухая, хоть и правдивая, регистрация хода болезни. Это собственноручные заметки Алексея Максимовича, которые он пытался вести перед смертью. Подложив последнюю из прочитанных им книг — «Наполеона» Тарле, — он фиксировал вспышки гаснущего сознания. Листки сильно измяты и порваны:

«Вещи тяжелеют: книги карандаш

стакан и всё кажется меньше

чем было

Замечат. симпатичен др. Левин

Конца нет ночи, а читать не могу

Чорт их возьми. Забыли дать нож

чинить карандаш.

Спал почти 2 часа. Светает.

Кажется мне лучше».

Другой листок:

«Крайне сложное ощущение.

Сопрягаются два процесса:

вялость нервной жизни —

как будто клетки нервов

гаснут —

покрываются пеплом и все

мысли сереют

в то же время — бурный натиск

желания говорить и это

восходит до бреда, чувствую

что говорю бессвязно хотя

фразы еще осмыслены.

Думают — восп. легких — дога-

дываюсь — должно быть не

выживу.

Не могу читать и спать

ничего не хочется, кто-то».

Еще листок:

«Появились люди испуганные

необходимостью жить иначе

Они усердно и придирчиво ис-

кали признаков новизны

Выползли из подвалов какие-то

властолюбцы, требовательные…»

А вот эти слова Горький уже продиктовал:

«Конец романа конец героя

конец автора».

Диагноз поставлен. Ярко и беспощадно точно. Может быть, это самые трагические слова, сказанные в литературе.