антирелигиозной (в ней отрицательно выведен парижский архиепископ), а я сказал, что пьеса не является антирелигиозной…
Прошло всего полмесяца после того, как слова эти достигли ушей ОГПУ, — и предсказание Булгакова сбылось: пьеса его была к представлению запрещена.
Булгаков мучительно обдумывает варианты спасения. Несовместимость с советской жизнью для него уже совершенно ясна. Как вырваться? Кому еще писать заявления? И приходит к выводу: разрешить его головоломку может только один человек. Взгляд скользит по уступам несокрушимой властной пирамиды, от самого подножья, куда он скинут, — к вершине, обстоятельства вновь и вновь толкают его на прямой диалог с «кремлевским горцем».
Собственно, они уже встречались, и не раз. Тогда, когда вождь приходил в Художественный театр смотреть его пьесу. Считалось даже, что Булгаков — его любимый драматург. Странно любил, по- сталински, — любовью насильника, ломая через колено…
Но до сих пор они следили друг за другом, вели диалог на расстоянии: писатель — устами своих героев, а Сталин — через своих идеологов и жандармов, и это исчерпывало их отношения, делало ненужными личные свидания.
Пора открыть забрало, нарушить дистанцию!
28 марта Булгаков пишет свое знаменитое письмо Правительству СССР, и по тону, и по смыслу обращенное именно к Сталину. Один экземпляр посылает через ОГПУ — чтобы дошло наверняка. Это не просто личное послание, а, по существу, документ большой общественной важности, манифест независимого художника, доведенного до отчаяния, до последней грани существования.
Теперь Булгаков готов к любому повороту событий. Прежде чем отправить письмо, он сжигает свой заветный труд — первый вариант романа о Мастере и Христе, видимо, опасаясь репрессий и повторного обыска.
«ВЧК — ГПУ — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ»… — сверху на тонкой папке. «Совершенно секретно».
И ниже — «Дело по Секретному отделу ОГПУ. Письмо драматурга М. Булгакова (автора пьесы „Дни Турбиных“), адресованное Правительству СССР об ограждении его от необоснованных критических нападок печати и о помощи в устройстве на работу».
«Начато — апрель 1930 г. Окончено — апрель 1930 г. Срок хранения — постоянный».
Обложка дела по Секретному отделу ОГПУ М. А. Булгакова
1930
В папке три документа. Первый — неизвестная ранее, написанная от руки записка самого Булгакова:
Заявление М. А. Булгакова в Коллегию ОГПУ
2 апреля 1930 года
Отправив письмо, Михаил Афанасьевич размышлял, что же будет дальше, пытался угадать реакцию властей, развитие событий. А иногда и фантазировал, разыгрывал свою, художественную версию — в присущем ему сатирическом духе…
Из невероятных устных рассказов Булгакова, восстановленных по памяти его вдовой Еленой Сергеевной:
«
Михаил Афанасьевич, придя в полную безнадежность, написал письмо Сталину, что так, мол, и так, пишу пьесы, а их не ставят и не печатают ничего… А подпись: Ваш Трампазлин.
Сталин получает письмо, читает.
Входит Ягода, отдает честь.
Уходит, возвращается через полчаса.
Теперь попытаемся представить, как все было в действительности — исходя из материалов секретного досье.
Второй документ в нем — то самое знаменитое письмо Булгакова правительству, напечатанное на машинке, с его подписью. Содержание этого письма известно — оно уже не раз публиковалось, а перед этим долго ходило в самиздате. Но печаталось оно по копии, хранящейся в Ленинской библиотеке. Никто не знал, был ли отослан Булгаковым именно этот текст или какой-то другой самому Сталину или другим адресатам. У меня в руках впервые оказался оригинал письма — и теперь, спустя шестьдесят лет после его написания, все сомнения рассеивались.
Но в папке — весна 1930-го. И об отчаянном, вызывающем послании Булгакова еще никому, кроме самого автора и печатавшей письмо Елены Сергеевны Шиловской (через два года она станет его женой), ничего не известно. В тот критический момент крах литературный совпал для него с семейным кризисом, и в жизнь Мастера вошел «тайный друг», Маргарита, которая, в отличие от своего отражения в романе, не покинула его, привезла в его дом на Пироговку свой «Ундервуд» и стала опорой, верным помощником во всех делах.
И вот один из первых читателей открывает письмо Булгакова, читает внимательно, подчеркивая и отчеркивая важные для него строчки. Этот читатель — Генрих Ягода. Не будем повторять здесь весь текст, приведем лишь часть, выделенную руководителем ОГПУ. Проследим за действиями жирного карандаша, прочитаем письмо его глазами. (Текст, подчеркнутый Ягодой, выделен жирным шрифтом.)
