— Но я забываю об обязанностях хозяина, — Леонардо сделал приглашающий жест, указав на столик и стоящие рядом стулья. На столике красовалась ваза с фруктами, тарелки с закусками и пирожными и бутылка вина. — Присаживайся, угощайся.
— А вы? — спросила я, заметив, что на столике только один бокал.
— Я не нуждаюсь в пище.
Голод, которого я прежде не чувствовала, тут же снова напомнил о себе, и я не заставила просить себя дважды. Хозяин пристроился напротив, но тактично глядел в сторону, не портя мне аппетита чересчур пристальным вниманием. Так танцевала я с ним, или нет?
— Никогда не слышала, чтобы Леонардо Файа умел так танцевать.
— А я и не умел — при жизни. Научился позже. В том, чтобы не быть живым, есть свои преимущества — тело становиться куда послушнее. Не болит, не устаёт, не жалуется… Правда, и не заживает, так что всё же приходится соблюдать некоторую осторожность.
— Вы расскажете мне о себе?
— Не сейчас. Быть может, позже.
— Ну, тогда… Может быть, вы сыграете? Что-нибудь из сочинённого вами недавно.
Леонардо молча посмотрел на меня, потом поднялся и подошёл к органу. Сел на табурет, положил руки на клавиатуру, не снимая перчаток, на мгновение замер и заиграл.
После вступительных аккордов полилась мелодия, грустная и светлая одновременно. Временами простая, временами прихотливая, она захватывала и уводила куда-то прочь, так что я прекратила жевать, полностью обратившись в слух. Орган тихо жаловался на что-то, потом в его звучании появилось величие, превратившее кроткую жалобу в пронизывающую всё существо возвышенную скорбь. Густые звуки наплывали волной, наполняя пещеру, слишком маленькую, чтобы порождать эхо, так что ничего не мешало воспринимать эту музыку. Вот потянулся один бесконечный звук, менявший тембр и высоту, и на его фоне орган тихонько гудел, окрашивая звук новыми красками. Переход, и вновь протяжное одинокое пение, а потом снова полнокровная мелодия. Она начала потихоньку затухать и, наконец, окончательно сошла на нет.
— Я хочу добавить к этому струнный ансамбль, — сказал Леонардо, снимая руки с клавиш и поворачиваясь ко мне. — Один инструмент, даже такой — это всё же бедно.
— Тогда это будет что-то и вовсе потрясающее.
— Тебе понравилось?
— Очень.
Хотелось добавить, что я никогда не забуду этого вечера, этой ожившей волшебной сказки, но я почему-то засмущалась, и ничего не сказала. Вместо этого я взяла наполненный бокал и выпила. Сознание немного сдвинулось, кончики пальцев стали неметь, и я спешно отправила в рот кусок холодного мяса. Не хватало только опьянеть и всё испортить, ведь я не слишком привычна к спиртному.
— Скажите, а воды у вас нет?
— Только родниковая. Хочешь?
Я хотела. Родник оказался крохотным озерцом, метра полтора в диаметре, расположенным в соседней пещерке, входа в которую я раньше не заметила. Она служила чем-то вроде спальни, во всяком случае, здесь стояли кушетка-рекамье и туалетный столик. Я наполнила бокал водой, прозрачной настолько, что сквозь неё можно было разглядеть каждую песчинку на дне водоёма. Интересно, какая тут глубина? Я сунула руку в ледяную воду, она вошла по запястье, потом по локоть, а пальцы всё никак не могли нащупать дна.
— Здесь глубина больше двух метров, — сказал наблюдавший за мной Леонардо.
— Правда? — я недоверчиво посмотрела на него.
— Правда. Просто вода очень прозрачная, поэтому дно кажется близким.
Сказка не кончалась. Леонардо играл мне ещё, и старые, и новые произведения, бесчисленные свечи дрожали и мигали, и наши тени скользили по выступам стен и потолку. Я слушала его, как заворожённая, пока в конце концов не заснула прямо в кресле. Сколько я проспала, я не знаю. Проснулась я на той самой кушетке рядом с озерцом. Здесь свечи горели по-прежнему, но в соседней пещере, насколько можно было разглядеть через неровный входной проём, было темно.
Я встала с кушетки, жалея, что под рукой нет часов. Чувствовала я себя вполне бодрой, хотя и не могла сказать, что совершенно выспалась. Я провела рукой по спутавшимся во сне волосам, подошла к туалетному столику и увидела на нём черепаховый гребень. Стояла там и косметика, но я почти никогда не пользовалась ею вне сцены, отчасти от лени, отчасти из опасения испортить кожу, и так частенько покрытую слоем грима. Я взяла гребень и начала приводить себя в порядок, постаравшись сделать это побыстрее.
Отложив гребень и стянув волосы узлом, я прислушалась. Из соседней пещеры не долетало ни звука. Я осторожно подошла к проёму и заглянула туда. Там всё же было не совсем темно, несколько свечек мерцали, выхватывая из темноты угол стола и кресло, которые теперь, в полутьме пещеры, выглядели действительно странно. Я осторожно вошла и двинулась вглубь, огибая колонны. Моё внимание привлекло какое-то движение сбоку, я шагнула в сторону и увидела ещё одно зеркало. В нём отражалось что-то… сначала я приняла это за ещё один потёк на стене, сложившийся в жуткую маску. И лишь когда маска мигнула глазами и шевельнулась, я сообразила, что это лицо, принадлежащее живому существу.
Живому?!
Я с криком отшатнулась, человек в кожаной куртке, стоявший чуть сбоку от зеркала, так что я заметила отражение прежде него самого, стремительно обернулся на крик и тут же закрыл лицо рукой. Но было поздно, увиденное горело в памяти, словно выжженное раскалённым железом. Это было лицо мумии. Тёмная, высохшая и сморщенная, словно кора дерева, кожа обтягивала кости так, словно под ней не осталось ни грамма плоти. Глазные яблоки с жёлтыми белками казались выступающими под ней шарами, словно этой кожи было слишком мало, едва-едва хватало на веки, и она обтянула глаза слишком туго. И на губы её тоже не хватило, поэтому они остались полураздвинутыми, а из-под них торчали жёлтые зубы.
Человек, не отрывая руки от лица, протянул другую руку в сторону, нашарил знакомую глухую маску и надел её. Я стояла, прижав руку к бешено колотящемуся сердцу, чувствуя, как медленно проходит мгновенный ужас.
— Боже мой, — слабым голосом сказала я. — Это вы?
Леонардо не ответил. Мы стояли друг напротив друга, он был молчалив и неподвижен, как статуя.
— Леонардо?
Никакой реакции. Я почувствовала, как страх снова начал наполнять моё существо, страх, вызванный его неподвижностью и неизвестностью.
— Леонардо… Скажите же что-нибудь!
Он наконец отвёл взгляд.
— Прости, — едва слышно прошелестел он. — Я не хотел тебя напугать.
— Нет, это я… Простите, я не хотела… Не думала… — я окончательно сбилась и замолкла.
— Что под этой маской прячется такое? Увы, я и в самом деле так выгляжу.
— Нет… Я имела в виду, что не должна была входить без приглашения.
— Что сделано, то сделано, — Леонардо помолчал. — Тебе, наверное, пора идти? Уже пять часов утра.
Я молча кивнула. Он, жестом поманив меня за собой, пошёл прочь из пещеры, по уже знакомому полукруглому проходу. Я следовала за ним на расстоянии в пару шагов. Так мы и шли, и даже когда стало совсем темно, он не попытался коснуться меня. Мы поднялись наверх, там он откуда-то взял фонарь, и в его свете проводил меня до лестницы, ведущей к выходу из театрального подвала.
— Прощай, — сказал он, остановившись у нижней ступени, и фонарь погас. Я осторожно нащупала перила, и только тогда оглянулась в темноту.
— Леонардо… Спасибо вам за вечер. Это было волшебно, я никогда не забуду, правда.
Темнота не ответила.
Несколько дней я ходила тихая и задумчивая, вызывая некоторое удивление знакомых своей
