В Проскурове нас, танкистов, собрали, сформировали новую часть и эшелоном перебросили под Киев. И уже в те дни, может быть, в дороге, или уже под Киевом, попалась мне газета с обращением Сталина: «Братья и сестры…»
Конечно, в записи получилось не все так, как рассказывал Максим Михайлович. Я ведь изложил вкратце, своими словами. И когда он читал, то ему все не нравилось. А что — объяснить не мог. Быть может, странно было Максиму Михайловичу и даже обидно, что все испытанное, пережитое и передуманное им какой-то малознакомый человек вместил в несколько компьютерных страниц. А может, просто характер у него такой… Но печатать он разрешил.
К сказанному Максимом Михайловичем добавлю еще цитату из книги «Сумерки» А. Н. Яковлева, бывшего председателя Комиссии Политбюро ЦК КПСС по реабилитации жертв политических репрессий:
«
Сразу же прерву цитату, чтобы попытаться объяснить не всем нынче понятное утверждение, причины страха и ненависти Сталина к армии. К тридцатым годам в руках Сталина была огромная власть, партийный и государственный аппарат страны, сплошь его назначенцы. А Красная Армия — детище Троцкого. Троцкого там признавали, боялись, уважали и в тридцатые годы еще помнили. А Сталин для армии был почти нуль. В лучшем случае относились к нему снисходительно: а, мол, при Ленине и Троцком был наркомнац… То бишь нарком по делам национальностей. Понятно, выносить такое положение Сталин не мог, Сталину нужна была своя армия. Так что о каких-либо других причинах — «вредительстве», «заговоре», «укреплении обороноспособности» — тут говорить не приходится: только личная месть, личная ненависть и стремление укрепить личную власть. Продолжу цитату:
«
Вот на каком страшном фактическом фоне надо принимать суждения простого сержанта Максима Михайловича Вершакова. И мне представляется, они многое объясняют. Во всяком случае, для меня. Офицеры, парализованные страхом репрессий. Командиры, которые боялись даже малейшей ответственности, боялись совершить самостоятельный поступок, даже Родину защитить боялись… Такая была система, такая была атмосфера в стране. Мне кажется, что я это понимаю, потому что шестой десяток лет живу и кое-что застал из тех времен. А вот поймут ли мои внуки? Или для них это будет холодная история, которую рассуживать всегда легко и просто. Как раньше говорили, чужую беду руками разведу…
Но когда я заговорил об этом со своими друзьями, очень образованными, знающими, мыслящими людьми, то… был ошарашен. «Да ты что?! — удивились они хором. — Нашел о чем говорить! Существует огромная литература на эту тему, все уже сказано! А ты тут хочешь одной идеей все пересмотреть?..»
Нет, они ссылались не на пропагандистские штампы советских времен. А совсем на другие факты. Которые доказывали, что Сталин сам замышлял нападение на Германию, и с этой целью к границам были подтянуты огромные силы, военная техника, которую и вывел из строя противник упреждающим ударом… Например, даже из мемуаров советских маршалов Баграмяна и Москаленко можно сделать определенные выводы. Они открыто писали, что всего за неполных два предвоенных года в Советском Союзе было развернуто дополнительно 125 только стрелковых дивизий. Плюс к ним танковые, авиационные и других родов войск. Всего за это время, два неполных года, численность Советской Армии выросла более чем в два раза. Генерал-полковник Сандалов пишет, что у советско-германской границы официально количество войсковых соединений оставалось прежним, но их численный состав был резко увеличен, иногда в несколько раз. К примеру, в каждом из известных ему пулеметно-артиллерийских батальонов вместо штатных 350—400 солдат — полторы тысячи! И уж вовсе открыто в 1991 году обнародовал планы сталинского командования заместитель начальника Генерального штаба генерал армии Гареев: «
То есть на юго-западе планировался удар через Румынию (нефть), Венгрию и Болгарию… И подобных свидетельств много. Но ведь об этом можно было знать, и не штудируя специальных авторов и специальную литературу. И не дожидаясь времен гласности и перестройки. А прочитав, например, стихотворение Михаила Кульчицкого, датированное 1939 годом. Цитирую по памяти:
Поразительная точность конкретных деталей (составы тайные) в соединении со всеобщими тогдашними мечтами романтиков о мировой революции, мировом коммунизме, о Земшарной Республике Советов…
А девятнадцатый год — это первый бросок мировой революции на Запад, поход на Польшу с перспективой через Польшу на Берлин. Но тогда не получилось, «панская» Польша отбила удар армий Тухачевского… И вот — тридцать девятый год… Надо полагать, никто не вызывал юного студента Литературного института Кульчицкого в Генштаб и не говорил с ним доверительно, не делился планами советского командования. Но поэты, как чуткие локаторы, ловят то, что разлито в атмосфере. А это значит, что в атмосфере конкретного 1939 года все дышало нашей подготовкой к нападению.
А сейчас уже известны и документы… В документе Генштаба от 11 марта 1941 года есть конкретная дата: начать наступление 12 июня. (ВНИИ документоведения и архивного дела.) Почему не привели план в действие — неизвестно. Наверно, не успели подготовиться, развернуть войска. И Гитлер напал раньше…
Но наш несостоявшийся план «Барбаросса», опять же, не объясняет такой масштаб и такой характер отступления. И даже тем более… Ведь если сами планировали нападение, то, значит, были готовы к войне… Почему же тогда так отступали?.. Но друзья-товарищи, собеседники мои, меня не слушали. Мои попытки сослаться на участников войны, на их оговорки и прямые суждения поднимались чуть ли не на смех. То есть,
