— Вот видишь, ты свои акции по дешевке чужому дяде спустил, а теперь плачешься…
— Да вам всегда легко говорить! — взорвался Сашка. — Тебе ни есть, ни пить не надо, лишь бы писать свое, а нам — надо жить. Да и что мы понимаем в этих акциях?!
И вдруг в токаре шестого разряда Сашке Зубареве я увидел… помещицу, дворянку Любовь Андреевну Раневскую. Ту самую, из великой, как показало время, пьесы Чехова. Говорю не из любви к парадоксам: советские рабочие и крестьяне повторили сегодня судьбу чеховских дворян…
«Вишневый сад» Чехов назвал комедией.
Корифеи Художественного театра на обозначение жанра не обратили внимания и ставили драму. По схеме «класс уходящий — класс приходящий».
«
Время показало, что и Чехов здесь сильно заблуждался. Иногда сам художник не в состоянии оценить и понять то, что вышло из-под его пера. Точно так же Сервантес и Стивенсон искренне считали, что они написали пародии на рыцарский и пиратский романы. Так и Чехов настаивает на комедийности «Вишневого сада». Хотя из всех персонажей с некоторой условностью комедийным можно считать разве что Гаева, который на все разумные предложения Лопахина отвечает: «Кого?.. Дуплет в угол… Круазе в середину…»
Чехов вольно или невольно попал в драматический нерв времени. Россия крестьянская, крепостная, феодальная — становилась Россией промышленной, буржуазной, капиталистической. Изменялся жизненный уклад. И уже первые люди на собраниях, в обществе — не томные или буйные потомки древних фамилий, не властители дум поэты и историки, не гвардейские офицеры, а заводчики, банкиры, плебеи с большими деньгами, во фраках, лопающихся на тучных телесах, с манерами вчерашних конюхов, приказчиков или шулеров. «Чистая» Россия отшатнулась. Но деньги есть деньги. Морщились, брезговали, но ели и пили, брали. А деятели художественно-театрального мира, получая от купцов и промышленников немалые суммы на «святое искусство», при этом не стеснялись в открытую презирать своих меценатов, насмехались над ними, называли их тит титычами.
И естественно, как реакция на происходящее, в обществе вспыхнули ностальгические чувства по прошлому, по угасающим «дворянским гнездам». Отсюда — «красивый вишневый сад», «благородный уход дворянства», белое платье Раневской… В это же время Бунин пишет дворянско-ностальгические «Антоновские яблоки», про которые один-единственный критик осмелился заметить, что «эти яблоки пахнут отнюдь не демократически».
И в советские времена художественная интеллигенция видела в пьесе только «беспомощную и наивную Раневскую», «красивый сад» и «грубого капиталиста Лопахина».
Да, Ермолаю Лопахину не повезло больше всех. В нем увидели наступление «его препохабия капитала». Одна из тогдашних газет назвала его «кулаком-торговцем». И снова тщетно протестовал Чехов: «Роль Лопахина центральная, если она не удастся, то, значит, и пьеса провалится. Лопахина надо играть не крикуна, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек».
Увы. Глас вопиющего. Удивительно, но в целом демократически настроенная пресса того времени, гневно осуждающая недавнее позорное крепостничество, тем не менее никак не хотела понимать и принимать Лопахина, внука и сына крепостного. Потому как богач. Если б он был сирым и убогим, просил подаяния на паперти, разбойничал на дорогах или околачивался в кабаках — его бы жалели, им бы восхищались, видели в нем «жертву гнусной русской действительности». А молодой, здоровый и предприимчивый русский мужик Ермолай Лопахин тогдашним публицистам, а тем более эстетствующим критикам и на дух не был нужен.
Не спасло Ермолая крестьянское происхождение и в советские времена. В бездельнике и приживале Пете Трофимове коммунистические идеологи видели чуть ли не провозвестника будущего. А Лопахин был — «капиталист».
К тому же новые, уже советские эстеты, радеющие о «духовности», снова да ладом стали повторять обвинения в «бездушном прагматизме», уже прозвучавшие в начале века в адрес Лопахина с «его проектом сдачи вишневого сада под выгодные дачи».
И почему-то ни тогда, ни в наши дни никому в голову не пришло, что Лопахин вовсе не сад хотел вырубить и «красоту сгубить» — он людей, людей спасал! Эту самую Раневскую и этого самого Гаева. Потому что помнил случайную ласку барыни Раневской в детстве, когда отец в кровь разбил ему лицо. На всю жизнь запомнил ее добрые слова, утешение и теперь, когда появилась возможность, решил отплатить добром за добро. Не о теориях, не о «любви к красоте», а о простой человечности, о желании помочь беспомощным людям — вот о чем думает Лопахин!
Это не я придумал. Это все написано у Чехова. Черным по белому. Другое дело, что не заметили. Хотели и хотим видеть то, что хотим.
Но самый сильный удар получил Ермолай Лопахин уже в новейшие времена. И, опять же, от журналистов-эссеистов, на этот раз пишущих не о «красоте» или «духовности», а рьяно дующих в трубы «рыночной экономики». В газетах замелькали статьи, авторы которых провозгласили Лопахина — кем бы вы думали? — предтечей и родоначальником «новых русских». Ура! Прямая преемственность поколений! Мы вместе поднимаем Россию!
Никто не подумал, что суть не в деньгах, а в их происхождении.
Лопахин — естественное проявление русской жизни времен перехода от феодализма к капитализму Отец, получив «вольную», завел дело, сын — продолжил: «Я весной посеял маку тысячу десятин и теперь заработал сорок тысяч чистого». Все — своим умом и горбом.
А капитал «новых русских» — это разграбленное всенародное достояние. Причем в воровстве трогательно объединились старые партийно-советские начальники, новые демократические скорохваты и вечные во все времена уголовники.
Лопахины действительно создавали новую Россию. А нынешние мироеды могут ее запросто погубить. Поскольку нагло пируют во время чумы, на глазах ограбленного народа. Ведь многие идут под красные знамена не столько из любви к коммунистам, сколько из естественного чувства людей обманутых и оскорбленных. По данным ВЦИОМа, 52 процента россиян возмущены появлением в стране сверхбогатых людей и только 9 процентов относятся к этому «с удовлетворением и с гордостью». А по данным РОМИРа, 77 процентов опрошенных россиян высказались за пересмотр итогов приватизации.
И тогда возникает главный вопрос, который ВЦИОМ (Всероссийский центр изучения общественного мнения) и РОМИР (Российское общественное мнение и исследование рынка) рано или поздно обязаны задать россиянам: сколько из нас, возмущенных, готовы к насильственному пересмотру итогов приватизации или согласны с ними? То есть речь идет о русском бунте, как известно, бессмысленном и беспощадном. А я уверен, что еще одной кровавой революции, еще одной гражданской войны нация не выдержит. Просто- напросто перестанет существовать.
Говорю не из любви к парадоксам: советские рабочие и крестьяне повторили сегодня судьбу чеховских дворян. Гаев и Раневская могли выжить и даже подняться, сдав участки в аренду. Лопахин сто раз им предлагал. А в ответ слышал от Гаева: «Кого?.. Дуплет в угол… Круазе в середину…» Раневская и Гаев — бледные немочи, люди, не способные ни на что, у них даже инстинкт самосохранения выродился.
Современные Лопахины в самом начале экономических реформ сто раз предлагали рабочим: «Поймите, юридически вы — хозяева заводов, давайте, пока не поздно, перейдем на выпуск другой продукции, которую будут покупать!» А в ответ слышали: «Пусть директор решает, мы-то че. Только директор не чешется». Лопахины убеждали: «Но ведь вы — хозяева, выберите себе толкового директора!» Рабочие же, переглянувшись, решали: «Пойдем пивка попьем, че зря сидеть. Делать вес равно нечего». То есть то же самое: «Кого?.. Дуплет в угол… Круазе в середину…»
И тогда современные Лопахины отступились. Каждый бормотал про себя как тот, чеховский Лопахин: «Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу…»
