Держи на запад!

Андрей Балабуха Держи на запад!

Чего бы это ни стоило, — держи на запад, держи на запад!

Лоция для мыса Горн

Сегодня заговорщики собрались в доме Мелиссандра Стукка в последний раз. Дом, собственно, был уже продан, и деньги за него полностью получены, причем солидным мингириатским золотом, но по цене достаточно разумной, чтобы новый владелец — брандмейстер Перегар Водкинс из Переселья — согласился вселиться только на следующей неделе. Так что покуда они по-прежнему оставались тут полными, хотя уже и не полноправными хозяевами.

Последним, сгибаясь под тяжестью рюкзака, пришел Пишегрю Бар-Сукк.

Мелиссандр обвел взором свою команду. Народ подобрался дельный, надежный.

Бар-Сукк, друг детских лет, житель здешний, из коренных, как и сам Стукк, хоть и протянул в свое время шестилетнюю лямку в армии, дослужившись аж до штык-капрала пограничной стражи, однако и столяр, и плотник, каких поискать. Без этого умельца вся их затея с самого начала была бы обречена не на провал даже, а на смерть, так сказать, до рождения. Правда, с полгода назад Пишегрю работу потерял: по требованию Службы контроля эльфийского света лицензию у него отобрали. Прикопались скэсовцы: «А почему это вас фамилия через черточку пишется?» И поди втолкуй, что не от барсука она пошла, а от бара, что в незапамятные времена открыл на Сукковом Всхолмье далекий пращур. «Нет, милейший, отдает, отдает она, ваша фамилия, тлетворным чужестранным происхождением», — и все тут. Да еще старший книгочей вмешался: «А не из тех ли вы, сударь, Бар-Сукков, чья балка злокозненно убила Учителя Мудрости?» А это уже на отдаленного потомка врага народа тянет. Правда, обошлось только потерей мастерской. Но во избежание, как говорится, последние месяцы жил Пишегрю здесь, у Мелиссандра, стараясь нигде по возможности зря не светиться… Но зато и работа как шла!

Фродерик Лысопят с Барэндуина (для друзей просто Фродик), — птица среди хоббитов редкая, потомственный рыбак. Речной, правда, ну да невелика, небось, разница. Мелисандр раза три или четыре у Лысопятов жилье снимал на отпуск — сперва познакомились, потом приятельствовали, под конец сдружились. Никаких неприятностей у него не было и даже в перспективе не проглядывалось, но когда единственный сын и наследник вопреки доходящим до рукоприкладства убеждениям записался добровольцем в Десятую «Молниеносную» мотокавалерийскую дивизию «Лучники Лориэна», Фродик плюнул ему вслед, хлопнул себя по бедрам и воскликнул: «Все, орк твою мать! Пора!». И приехал к Стукку.

Хамо Груббинс — и по профессии вроде никто, и родом как бы ниоткуда, а какое дело ни поручи, никто сноровистей не справится. Хотя странный тип: по разговору — то чистый подзаборник, то маститый профессор университетский, и поди пойми, что наигрыш, а что подлинное. Уж во всяком случае, не имя… И познакомились, случайно разговорившись в лавочке курительного зелья и продолжив беседу за кружкой эля. А вот поверил ему Мелиссандр отчего-то. И, похоже, не зря.

Да, такие потянут тягу.

Наскоро выпив чайку, так просто, для сугреву и поднятия настроения, все отправились в сарай. Огромный, бревенчатый, он площадью не уступал дому и некогда был разделен внутри на множество удобнейших кладовых, кладовок и кладовочек, чуланов и чуланчиков, где можно было в идеальном порядке разложить сколько душе угодно скарба и припасов. Но в прошлом году все перегородки разобрали, и получился один необъятный зал. Впрочем, таким он казался, только пока был пуст. А сейчас…

Сейчас чуть ли не все просторное помещение занимало их Детище. Именно так, с прописной буквы. Бот — почти восемь туазов в длину, два с половиной в ширину по миделю, высокобортный, так что в подпалубной каюте не только в рост стоять можно, так еще и руку поднять придется, чтобы до подволока достать. Даже не верилось, что такую красоту они всего за какой-то год да еще и в свободное время собственными руками сладили.

Бар-Сукк обошел судно, поглаживая борта и похлопывая по доскам, словно перед ним был любимый пони. «Эту лодку строил я не как-нибудь, — напевал он. — Знаю, как высокий борт из дуба гнуть…» И ведь не врет — знает, хотя за такое дело и впервые в жизни взялся.

Фродерик посмотрел на часы:

— Прилив начинается. Пора за дело.

Речник-то речник, а за последние месяцы и про море сколько всякой всячины вызнал. Сам-то Мелисандр хоть и с рождения тут обитал, но чтобы специально на время приливов-отливов внимание обращать — к чему оно? На море грибы не растут…

Полтора часа они попарно потели у лебедки. Сухо потрескивал храповик, обиженно скрипели тележки кильблоков, постанывали мощные доски пола. И вот их Детище мало-помалу кормой вперед выползло из настежь распахнутых ворот сарая, обращенных к морю. Здесь полого уходящий к воде настил был не столь мощным, как пол, но и он все-таки выдержал. Но с этого момента судно пришлось не тащить вперед, а наоборот, притормаживать с помощью другой лебедки, установленной в сарае.

И, наконец, Детище замерло там, куда совсем скоро придет наступающая вода, чтобы навсегда принять его в объятия стихии, для которой оно и было создано.

Осталось последнее. Мелисандр Стукк снял с полки давно уже припасенную на этот случай бутылку шиповникового вина и вручил Бар-Сукку:

— Ты у нас главный корабел, Пишегрю. Тебе и честь.

Тот не стал отнекиваться. Он поухватистее взял бутылку, шагнул к окованному сталью форштевню и размахнулся. — Нарекаю тебя… — Звон стекла, короткий стук осколков отчетливо слышимое в вечерней тишине шипение пены. — …«Последним приютом»!

Название это было давно между ними согласовано, и даже заготовлены вызолоченные резные из мореного дуба буквы — сейчас, в эти последние минуты перед приходом воды Бар-Сукк приколотит их к бортам на носу и к кормовому транцу нержавеющими бронзовыми гвоздями. И все-таки Хамо не удержался от скептической улыбки: была в этом эльфийском названии некая двусмысленность, та ирония, которую он всегда ценил.

Обряд был соблюден, Детище обрело имя. Оставалось немногое — поднять складные мачты, оснастить их парусами да занести на борт последние припасы.

Со всем этим управились часам к трем.

На плаву «Последний приют» выглядел, может, и поскромнее, и поменьше, чем на стапеле, зато внушительнее и благороднее. Бар-Сукк хорошо сообразил, построив судно по чертежам, почерпнутым из мингириатского журнала «Катера и яхты», отыскав там описание прогулочной яхты, переоборудованной из традиционного рыбацкого бота. Во-первых, конструкция отработанная, доведенная долгой практикой до совершенства. Во-вторых, невеликий для верзил, хоббитам «Последний приют» казался достаточно вместительным и на свой лад просторным. И, наконец, в третьих, ежели все-таки завидят их погранцы, есть шанс, что примут за обычных человечьих рыбаков, занесенных в чужие воды непогодой. Тем более, что и отплытие свое к нынешнему времени приурочили со смыслом: в осенние шторма всякое случается. К тому же в такую погоду и пограничной страже в море выходить неохота, а коли уж приходится — стараются проявлять поменьше рвения и все больше держать свой катер носом поперек волны. Так что, глядишь, и досматривать не станут. Кому придет в голову, что на месте трюма для селедки с треской оборудованы две по-хоббичьи уютные четырехместные каюты (еще одна, на двоих, помещалась в корме, позади рулевой рубки), камбуз и гальюн, причем даже с душем? Мыться правда, придется забортной водой, пресной не напасешься, но протереться потом влажной губкой можно.

Наконец дошел черед до прощального пира. Кто же из хоббитов отправится в дальний путь без этого? Отоспаться и на борту можно будет — пусть даже по очереди.

Вернулись в дом — и прямиком за стол, который за последний час успел отменно сервировать Хамо. Причем только тем, чего теперь долго попробовать не придется. Были тут и пироги — с холодной телятиной, с рябчиками и со знаменитым рассыпчатым брийским пресным сыром (их, конечно, только разогрели, потому