На портрете кисти прославленного Константина Юона, созданном в конце 1926 года, – полноватый мужчина средних лет в круглых очках, с характерными семитскими чертами спокойного и уверенного лица, с крупными, сильными руками, сидящий в кресле у завешанной открытками или небольшими картинками стены и шкафа, заполненного книгами. Преуспевающий коммерсант эпохи нэпа? Владелец небольшого завода? Юрисконсульт государственного треста или Главконцесскома? Частнопрактикующий врач? Во всяком случае, человек достаточно просвещенный и состоятельный, чтобы заказать парадный портрет маститому и «дорогому» Юону.
Нет, это поэт 28 лет от роду, хотя он выглядит намного старше «паспортного» возраста и солиднее расхожего представления о поэте, тем более не обласканном властью. Это известный московский врач?– один из вариантов приведенной выше догадки оказывается верен! – Григорий Яковлевич Ширман, выпустивший за один только 1926 год четыре больших сборника стихов (и подпольно издавший пятый) и решивший запечатлеть себя «для вечности». В почтительном послании портретисту оригинал не без иронии отозвался о своем изображении:
Но портретом дорожил, добавив через двадцать лет:
Пять книг стихов, опубликованные в 1924–1926 годах тиражом от одной до двух тысяч экземпляров (не считая подпольной «Запретной поэмы»), не позволили имени Ширмана окончательно кануть в Лету. Рецензируя в 1947 г. для издательства «Советский писатель» рукопись сборника его стихов «Громада» (о нем ниже), Даниил Данин заметил, что имя автора «ничего не говорит сегодняшнему широкому читателю, но узкому кругу поэтов и критиков оно знакомо по аккуратным, издававшимся с академической “безукоризненностью” и сухостью, нескольким книгам стихов»*. До настоящего времени почти все его сборники можно купить у букинистов по относительно доступной цене. Ширмана никогда не запрещали, а просто забыли. Читавших его было мало, но даже они не знали многих произведений, впервые публикуемых в этой книге.
Читатель ждет краткого ответа: что за поэт Григорий Ширман, чем он ценен? Прочитав этот том, можно с уверенностью сказать: перед нами один из лучших, наиболее виртуозных и разнообразных, мастеров русского сонета ХХ века – века, богатого сонетами и сонетистами. Перед нами талантливый поэт с несомненным «своим» голосом, который заслуживает переиздания и прочтения. Если кто-то начал читать с этой статьи, прошу проверить – и обратиться к стихам.
Активная литературная деятельность Ширмана продолжалась полтора десятилетия с значительным перерывом (1916–1927 гг. и 1946–1950 гг.), но в его творчестве можно выделить как минимум три «манеры», отличающиеся друг от друга.
Дебюта Ширмана «в одном скверном московском двухнедельнике в 1916 г.», о котором он сообщает в автобиографии, составители не обнаружили*. Стихи, опубликованные в 1918 г. в журнале анархистской ориентации «Жизнь и творчество русской молодежи» под псевдонимом «Ширмант» (очевидно, помесь родовой фамилии с Бальмонтом), можно – за одним исключением, о котором ниже, – обойти молчанием ввиду полного отсутствия в них литературных достоинств. Как поэт он начался книгой «Машина тишины», изданной в 1924 г. под маркой Всероссийского союза поэтов (ВСП) на средства автора.
Созданный в середине ноября 1918 г. союз по моде того времени был известен также под сокращенным названием «Сопо». «Никакой идеологической связи между членами Союза нет, – заметил его бывший председатель Валерий Брюсов, выступая на праздновании пятилетия ВСП, – никакого общего мировоззрения Союз не отражает. В его составе есть истинные пролетарии и по происхождению и по мировоззрению, но в нем могут участвовать и поэты с ярко-буржуазной психологией – теоретически даже и монархисты; в нем могут объединяться писатели с материалистическими предпосылками и идеалисты самой чистой воды, мистики, религиозные писатели»*. Брюсов был прав: лояльный к советской власти, Союз поэтов так и не был «коммунизирован», по мере сил защищал свободу творчества и давал возможность печататься поэтам, далеким от «генеральной линии» и наиболее ангажированных группировок – «пролетарских писателей» (будущий РАПП), «лефовцев» и «крестьянских поэтов», у которых были свои объединения.
«Машина тишина» необычна для изданий Сопо уже тем, что в ней целых 216 страниц. Большинство авторов выпускало под этой маркой одну-две книги, причем небольших по объему и меньшим тиражом. Всё тривиально упиралось в деньги, которых не было ни у издательства, ни у большинства стихотворцев, в основном начинающих и малоизвестных, которые едва ли могли рассчитывать на прибыль от продажи своих творений. Хорошо, если издержки окупались, но, при обилии маленьких частных и получастных типографий, они были невелики. Необычно и другое: в книге Ширмана – 341 (!) стихотворение, причем все они напечатаны «в подбор», из желания втиснуть как можно больше текста в отведенный объем. Поэты, тем более никому не известные, редко дебютировали книгами такого объема, к тому же напечатанными без какой-либо заботы о красоте набора, – и это в стране, где сформировалась культура изящного издания именно поэтических книг. Как был принята книга, мы не знаем. Во всяком случае, печатных откликов на нее не обнаружено.
«Машина тишины» – это «первая манера» Ширмана. Не зная имени автора стихов, угадать его невозможно, а вот время и место написания – запросто: Москва или крупный город Центральной России, но не Киев, не Петроград, не Одесса и не Сибирь; конец 1910-х и первая половина 1920-х годов. Причина узнаваемости – заметное влияние имажинизма и экспрессионизма, характерное именно для поэтов этого региона, связанных с Сопо, а не, скажем, с Пролеткультом. «Расплавлены устои жизни прежней», включая классический стих, свободное владение которым «после Брюсова и Блока» перестало быть привилегий избранных. Характерные черты поэтического языка эпохи: разрушение традиционных метров и форм стиха, составные, неточные и разноударные рифмы, вольное обращение с ударениями, просторечие, урбанистические реалии, нарочито парадоксальные образы, как будто специально затемняющие содержание, отсутствие запретных тем и словечки «на грани фола». Всё это есть в «первоё манере» Ширмана, хотя он не пытался выставить себя «циником, прицепившим к заднице фонарь» и уж тем более не покушался на луну из окошка.
«Машина тишины» производит впечатление записной тетради любящего поэзию гимназиста старших классов или студента, который, еще не овладев как следует русским стихом, начитался сначала Надсона, потом Бурлюка, Шершеневича и Есенина и попытался создать на основе прочитанного нечто свое в соответствии с «духом времени» – поэтическим, а не политическим. «Классик» Брюсов тоже пытался
