казалось заманчивым делом.
Благополучно совершив через перевал Бреннер переход в Северную Италию, войско Фридриха уже в конце октября достигло южного берега озера Гарда. Далеко не все в Италии были рады приходу немцев, из-за чего у последних сразу же возникли большие затруднения с провиантом и фуражом. Пришлось прибегнуть к принудительным изъятиям. Не удалось избежать мародерства, что было особенно нежелательно для Фридриха, желавшего сохранить незапятнанной свою репутацию. Местные жители зачастую отказывались помогать германскому королю, опасаясь возмездия со стороны враждебных ему Милана и Пьяченцы. Эти города, присвоившие значительные права и владения, издавна принадлежавшие Империи, усматривали угрозу для себя в приближении войска во главе с энергичным молодым королем. Царило напряженно-враждебное ожидание. Миланцы еще в прошлом году разорвали и растоптали грамоту, которой Фридрих напоминал им о своих правах — столь уверены были они в своих силах.
В начале декабря Фридрих со своим войском ступил на Ронкальскую равнину на левом берегу реки По, севернее Пьяченцы. Это было традиционное место сбора вассалов германских королей, прибывавших для императорской коронации. Обязаны были являться и итальянцы, хотя бы формально признававшие его своим сеньором. Здесь Фридрих первым делом провел смотр своего немногочисленного войска, добрую половину которого составляли рыцари Генриха Льва. Для почетного эскорта было вполне достаточно, а если придется оружием прокладывать путь к Риму? Опыт предшественников подсказывал, что второй вариант не следовало исключать. Если врагов в Италии будет больше, чем союзников, то исход экспедиции может оказаться печальным. Понимал Фридрих и то, сколь велика его зависимость от доброй воли Генриха Льва. С этим поневоле приходилось мириться, что не прибавляло королю оптимизма.
Впрочем, Фридрих мог облегчить себе задачу, если бы без остановки, парадным маршем в сопровождении своего блистательного эскорта проследовал до самого Рима. Стоило лишь показать, что он не имеет в Италии иных целей, кроме традиционной коронации в Риме, которая сама по себе ни у кого не вызывала возражений, и путь ему был бы открыт. Итальянцы, забывшие за последние несколько десятилетий, какой тяжелой бывает императорская рука, поначалу были готовы воспринимать поход Фридриха как очередное красочное зрелище. Однако он сразу же заявил, что коронация не является единственной целью его прибытия, проведя 5 декабря 1154 года на Ронкальских полях свой первый в Италии рейхстаг, решения которого свидетельствовали о намерении короля восстановить свои права и полномочия. Первым делом Фридрих принял присягу от тех ломбардских городов, которые захотели присягнуть ему. Генуэзцы, словно желая настроить его на благодушный лад, удивили Фридриха диковинными подарками — львами, попугаями, страусами. Наконец настал момент оглашения заранее подготовленного закона, запрещавшего вассалам отчуждение ленов без разрешения сеньоров и грозившего утратой ленов тем, кто уклонялся от службы в пользу своих сеньоров. С помощью этого закона, который должен был иметь и обратную силу, король получал возможность аннулировать захваты, произведенные ломбардскими городами, все больше превращавшимися в вольные города-государства.
Тут же, на Ронкальских полях, Фридрих устроил массовое судебное разбирательство для итальянцев. Они не придали ему большого значения, хотя по существу это была королевская прерогатива. Зато сам Фридрих вполне серьезно принялся за дело. Ступив на землю Италии, он решил заявить о своих правах на корону Лангобардского королевства, как действовали до него Оттон Великий и, еще раньше, Карл Великий. Получение так называемой железной короны лангобардских королей считалось обязательным этапом на пути к обретению в Риме императорского достоинства. Фридриху еще предстояло короноваться в Павии, древней столице Лангобардского королевства, а пока что он потребовал от итальянцев принести присягу на верность ему. Они это с готовностью сделали, согласившись уплатить и налог, взимавшийся по случаю императорской коронации и имевший название «фодрум». Это была небольшая, почти символическая сумма.
Действуя как повелитель Италии, Фридрих не нарушал обычая. Так было заведено испокон веку, и это хорошо знали пришедшие приветствовать его итальянцы. Кто был постарше, тот еще помнил, как четверть века назад здесь же судил и оглашал законы престарелый немецкий король Лотарь. Правда, тогда никто не смотрел на него как на своего господина и не принимал всерьез его указы. Другое дело этот молодой энергичный король из новой династии Штауфенов. Он сразу же привлек к себе внимание итальянцев своей необычного для этих мест цвета бородой. «Барбаросса!» — удивленно воскликнул кто-то при виде его рыжей бороды, и это прозвище, по-итальянски означавшее «Красная Борода», навсегда приклеилось к Фридриху. Его природное обаяние у многих сразу же вызвало чувство симпатии. Некоторые отнеслись к нему настороженно, инстинктивно угадав, что его изящная королевская рука может быть очень тяжелой. Не было лишь таких, кто смотрел на Фридриха, как некогда на Лотаря, снисходительно, а тем более равнодушно. Многие старались обратить на себя благосклонное внимание Барбароссы.
Признав Фридриха своим господином, итальянцы шли к нему со всевозможными жалобами, которые он быстро разбирал и уверенно выносил приговор, проявляя при этом уважение к законам и обычаям и удивительное чутье на правду. Несколько небольших итальянских городов подали совместную жалобу на своеволие Милана, высокомерным произволом подавлявшего их свободы. Выслушав, Фридрих признал миланцев виновными и спросил у их представителей, как они собираются загладить свою вину. Ко всеобщему удивлению, те согласились выплатить жалобщикам сумму в 4000 фунтов серебра. Мало кто верил, что Милан в точности выполнит свое обещание, и все же одно то, что столь могущественный город был вынужден дать его, казалось чудом, сотворенным Барбароссой. После этого итальянцы с б
Сам Фридрих еще не мог составить себе отчетливого представления о царивших в Италии порядках, хотя и видел, что многое здесь было не так, как в Германии. Ему, поборнику государственного порядка и королевского авторитета, казалось анархией сосуществование многочисленных, обладавших гордым самосознанием и располагавших огромным богатством городов, не терпевших над собой власти каких бы то ни было господ. Здесь угадывалось действие незримых сил, объединявших их в единое целое. Это была не власть одного или нескольких правителей, а еще почти неведомый в Германском государстве дух экономического единства. Если Милан, пусть даже и в качестве демонстративного жеста, мог предложить 4000 фунтов в качестве компенсации за угнетенные свободы, то, значит, в этой стране все имело свою цену, выраженную в деньгах. Здесь все были экономически связаны друг с другом, из чего вырастал порядок денежного обращения, совершенно непонятный для немцев. Здесь не меняли соль на скот или полотна на оружие — здесь каждый за все платил звонкой монетой или, что казалось еще более диковинным, куском пергамента, на котором писалось, что должник к определенному сроку обязан возвратить указанную сумму, и эти лоскуты значили не меньше, чем чистое золото!
Но самое большое удивление Фридрих пережил, когда прибыл сын венецианского дожа, дабы предложить ему, немецкому королю и будущему императору, заключить договор. Могущественный город, разбогатевший на морской торговле, о выгодных связях которого с Византией и странами Востока Фридрих узнал, еще участвуя во Втором крестовом походе, хотел бы на будущее договориться с Империей о четком разграничении взаимных притязаний на господство в Италии. Если король признает подробно перечисленные владения Венеции на территории Италии, то аналогичным образом поступит и город дожей в отношении королевско-императорских владений — остальной Италии. Венеция даже и не сомневалась, что король и будущий император признает ее итальянские владения, а за свободу передвижения своих подданных она была готова платить ежегодно по 50 фунтов золота, 50 мешков перца и сверх того еще по куску роскошной материи. Фридрих с готовностью согласился подписать этот договор, доказывавший, что его непосредственное господство в Италии Венеция рассматривает как нечто само собой разумеющееся. Эта мысль поначалу казалась ему слишком смелой, чтобы принять ее, но теперь его все больше увлекала идея превращения своего формального суверенитета над Италией в фактическое господство. Корона и титул императора помогут ему оправдать эти притязания.
И все же Фридрих не спешил прибыть в Рим. По окончании Ронкальского рейхстага он медленно продвигался со своим войском по Ломбардии вдоль берега реки По, требуя и принимая присягу на верность, оглашая законы, верша суд, заключая договоры. В этой опустошенной в ходе боев между Миланом и Павией местности невозможно было достать ни провианта, ни фуража, так что пребывавшее в дурном расположении духа королевское воинство грабило города и деревни, разрушало со злости крепости и мосты.
