свое время активно участвовали в борьбе за избрание папы, их свидетельские показания были особенно важны. Однако оба наотрез отказались прибыть, и переубедить их не удалось, даже намекнув, что они могли бы дать делу Александра благоприятный для него поворот.
Тем временем собор приступил к тщательной проверке всех показаний. Особое значение его участники придали письму соборного капитула Святого Петра, члены которого единодушно утверждали, что на их глазах Роланду помешали надеть папскую мантию, тогда как Октавиана видели облаченным в пурпур. Клир и народ Рима преклонили перед ним колена и возгласами одобрения признали его папой. Поскольку показания многих очевидцев были признаны заслуживающими доверия, участники собора одобрили показания Виктора. Тем самым было завершено следствие по первому важному вопросу и установлено, что 7 сентября 1159 года, в день официально назначенных выборов, Виктор IV, облаченный в пурпурную мантию, предстал для аккламации перед народом и клиром как папа.
Раз дело обстояло именно так, то какие еще могли быть сомнения в правомерности его избрания? И все же оставался один вопрос, на который обязательно надо было ответить, если не хотели ограничиться поверхностным разбирательством: как могло случиться, что настроение в Риме за неделю переменилось столь основательно? Виктор свалил всю вину на лживые манифесты Роланда, затуманившие головы римлян. Зачитали один из таких манифестов, в котором утверждалось, что лишь два или три кардинала проголосовали за Октавиана, а все остальные были против, за что и подверглись насилию. Учитывая, что на соборе в Павии как раз и присутствовали только трое из 23 кардиналов, эти утверждения не могли показаться невероятными. Однако требовалось удостовериться в этом. Если все так и было, то дело принимало иной оборот. Возражение двоих или троих обладавших правом голоса кардиналов не могло, согласно каноническому праву, помешать констатации факта «единогласного», как требовалось, избрания. Но Виктор утверждал, что против Александра было подано не менее семи голосов.
Расследование показало, что таких голосов семь, а восьмой голос признали сомнительным. Трое из тех, кто голосовал за Виктора, присутствовали на соборе, относительно двоих других удалось узнать, что их успели подкупить, и они переметнулись на сторону Александра; еще один будто бы направлялся в Павию, но по дороге заболел, а еще один, как стало известно, был захвачен противниками. Что касается восьмого, сомнительного голоса, то его обладатель, как выяснилось, сильно проголодавшись, раньше времени покинул место проведения выборов. Итак, манифесты Александра были признаны лживыми, и загадочная перемена настроения римлян получила свое объяснение.
Рассмотрение свидетельских показаний позволило предъявить Александру и еще одно обвинение. В бытность канцлером курии он, кардинал Роланд, со своими «сицилийцами» постоянно нарушал Констанцский договор: не столько покойный папа Адриан IV, сколько Роланд и его кардиналы пошли на соглашение с правителем Сицилийского королевства, а также постоянно подстрекали Милан и другие враждебные императору города к мятежу. В подтверждение участникам собора были предъявлены перехваченные письма, неопровержимо доказывавшие обоснованность обвинения. От разоблачения Александра в государственной измене одни преисполнились праведным гневом, а другие испытали чувство неловкости: все же собор созывался вовсе не для отстаивания имперских интересов. Тем не менее под нажимом Райнальда Дассельского и других сторонников императора действия Роланда были подвергнуты осуждению как несовместимые с папским достоинством. Виктора IV признали законным папой, избранным хотя и меньшинством коллегии кардиналов, но зато, как было заявлено, ее лучшей, здравой частью, не согласной с политикой курии.
Можно было приступать к составлению заключительного протокола. По общему решению в нем записали, что собор «в надежде на мир и согласие» признал Виктора папой, поскольку Роланд со своими сторонниками присоединился к врагам Империи — Сицилии, Милану, Брешии и Пьяченце. Церковный собор, пожалуй, мог бы завершиться и с другим результатом, если бы Александр III присутствовал на нем или хотя бы прислал своего представителя. Не случайно перед самым подписанием протокола неожиданно разгорелся спор. Большинство итальянцев, признав результаты расследования, все же потребовало, чтобы принятие решения было отложено до созыва вселенского собора, на котором бы и Роланд получил возможность выступить. Им возразили, что ради него и так уже затрачено впустую слишком много усилий, а для большей убедительности, в качестве последнего довода, зачитали только что полученное от его кардинала Генриха письмо, в котором говорилось, что ни сам Александр, ни его кардиналы никогда не позволят судить себя.
Когда же началось подписание протокола, епископ Павии и трое других его итальянских единомышленников удалились, не оставив под документом своего автографа. Патриарх Аквилеи, епископы Пассау и Регенсбурга и даже епископ Бамбергский, доверенный советник Барбароссы, подписали протокол с оговоркой, что их подписи будут действительны, если новое расследование подтвердит решения собора в Павии. Посланцы английского, французского, датского и венгерского королей заявили, что не уполномочены подписывать такие документы, и пообещали доложить обо всем своим государям. Аналогичные заявления сделали и представители бургундской и польской церквей. Безоговорочно поставили свою подпись только имперские епископы, да и то не все.
После подписания протокола император Фридрих I торжественно сопроводил своего ставленника в храм, где того еще раз рукоположили в папский сан. Затем Роланда и его сторонников, а заодно и короля Сицилии, предали анафеме как врагов Римской империи, после чего Барбаросса поцеловал туфлю Виктора IV и помог ему сесть на коня, поддерживая стремя, то есть охотно выполнив шталмейстерскую услугу, которую в свое время никак не хотел оказывать Адриану IV. Все свершившееся делалось, как было объявлено, «в надежде на мир и согласие», однако многим уже тогда стало ясно, что раздор между светской и духовной властями по-настоящему только теперь и начнется.
И все же имперский канцлер Райнальд Дассельский, он же архиепископ Кельнский, он же эрцканцлер Италии, мог быть доволен собой. Его рука чувствуется в тексте решений Павийского собора. Именно он председательствовал на заседаниях, направляя в нужное русло дискуссии, начинавшие уходить в дебри религиозной догматики. Так церковный собор превратился в мирской суд над противниками Барбароссы. Император утвердил решения собора, используя весь авторитет Империи для поддержки Виктора IV. Спор за папский престол вышел из церковной области, став центральным вопросом большой политики. Признание императором Виктора IV означало конец независимого положения папы римского. Если бы и другие страны последовали примеру Империи, то в персоне заместителя апостола Петра на земле отныне можно было бы видеть примаса имперской церкви. Однако монархи большинства европейских стран продолжали придерживаться идеи свободы церкви, олицетворением которой стал отныне папа Александр III.
Для императора же назад пути не было. Предстояло добиваться повсеместного признания решений собора в Павии, и Райнальд, готовый на все, принялся за дело. Заключительный протокол разослали церквам и дворам Европы в качестве императорского послания. Под ним теперь стояли подписи не только участников собора, в том числе и тех, кто не подписался или обусловил подпись оговорками, но и всех, кто вместо себя прислал представителя. Поскольку к числу подписавшихся добавили и епископов, не участвовавших в соборе, набралось внушительное количество епископских подписей — более полутора сотен, не считая аббатов и «прочих благочестивых мужей». Было упомянуто и о якобы полученном одобрении со стороны всех королей.
Александр III незамедлительно дал свои опровержения, смазавшие первое впечатление, произведенное императорским посланием. Вслед за тем он уведомил христианский мир о том, что 24 марта 1160 года Барбаросса и его ближайшие советники отлучены от церкви, а все его подданные освобождаются от принесенной ему присяги на верность. В то время как в самой Германии не придали этому большого значения и даже осудили папскую анафему как акт мести, во Франции и Англии подобная решительность понтифика была встречена ликованием. «Кто поставил немцев судьями над народами? — восклицал английский богослов и писатель Иоанн Солсберийский. — Кто дал этим неотесанным варварам право царить среди христианских правителей?»
Однако сколь ни велико было влияние английской и особенно французской церкви на своих королей, проблемы большой политики давили на тех с не меньшей силой. Генрих II и Людовик VII питали друг к другу глубокое недоверие, но оба были едины в своей решимости отстаивать собственную самостоятельность по отношению к Империи. Совместное признание Виктора IV обеспечивало им дружескую поддержку императора, признание же Александра III толкало на борьбу с Барбароссой, выстоять в которой они могли, только поддерживая друг друга.
