Идея вольности как естественного права человека, вне зависимости от его социального положения, была созвучна буржуазно-революционным политическим принципам. Однако Татищев оставался сторонником самодержавия. Общество он уподоблял человеку (вспомним Левиафана, общество-великан Гоббса). Правительство подобно душе (рассудку), а подданные — телу. Верховный правитель обязан заботиться по-отечески о своих подданных, как рачительный хозяин руководить страной.
Из основных форм правления (монархия, аристократия, демократия) Татищев ни одну не считал наилучшей. Все зависит от размеров государства, его географического положения, текущей политической ситуации, состояния народа. Для малых народов при отсутствии внешней опасности полезней демократия. «Великие же и от соседей небезопасные государства без самовластного государя быть и в целости сохраняться не могут».
Вывод Татищев подтверждал историей Отечества. Процветание и сила нашего государства приходятся на те периоды, когда власть находилась в твердых руках правителя (он ссылался на эпохи Владимира Киевского и Ивана Грозного). Как только она переходила в руки знати, начинались междоусобицы, государство слабело и распадалось на части.
Было и нечто подобное демократии, когда выбрали семь правителей-бояр. «Но против подлости, казаков и других, не знающих пользы Отечества, сила оных весьма была недействительна, из-за чего крайнее разорение паче татарского нападения последовало». Только избрание нового самодержца позволило восстановить порядок в стране.
Социально-политические взгляды Татищева формировались под влиянием Феофана Прокоповича, в беседах и спорах с ним. Эти идеи основаны на опыте мировой истории. Например, в Древней Греции и Риме даже при демократическом правлении в случае войн или бедствий назначались тираны, диктаторы. Татищев перевел общетеоретические положения на конкретную российскую почву и добавил к прочим факторам очень важный — географическое положение.
Вспомним события XX века. Свержение царя демократами, недолгое и разрушительное для государства в 1917 году буржуазное правление; обретение величия и превращение в мировую державу при самовластном, заставляющем вспомнить Ивана Грозного правлении Сталина; распад Союза при обретении власти «местными владыками»(партократами) и развал экономики России при «семибанкирщине» (капитализме). Идеи Татищева по сути своей остаются современными. И в этом он — прямой предтеча Ломоносова.
Татищев писал «Историю Российскую» без оглядки на политические или церковные установки. Правили в России немцы (время бироновщины), и к месту пришлась опубликованная в 1735 году статья профессора истории Байера «О варягах», где была высказана идея германского (норманнского) происхождения государственности на Руси. По словам советского историка и писателя М.А. Алпатова, «это был идейный реванш за Полтаву».
Более серьезным в научном плане было сочинение профессора истории Герарда Фридриха Миллера «О происхождении народа и имени российского». Как мнение одного из специалистов, оно могло бы не вызвать яростной дискуссии. Но ведь предполагалось, что в сентябре 1749 года его прочтет автор на торжественном собрании Академии. А это уже была не столько научная, сколько политическая акция.
…Историю страны, народа, человечества можно изучать в двух аспектах. Первое: сбор сведений, приведение их в хронологический порядок, выяснение степени их достоверности. Это — историография. Второе: осмысление имеющихся материалов, попытки постичь закономерности исторического процесса. Это — историософия, философия истории.
В первом случае идет работа с фактами. Если исследователь честен и умен, то она проходит более или менее объективно. Во втором — неизбежно сказываются мировоззрение ученого, его социальные и политические взгляды. Как бы ни старался он от них отрешаться во имя объективности, это удается лишь отчасти.
Ученый не отрешен от текущей ситуации в данном обществе и в мире. Его исследование, даже относящееся к далекому прошлому, связано с настоящим и будущим. Когда оно затрагивает актуальные темы, то вне желания автора активно участвует в идеологических противоборствах.
Так произошло и с работой Миллера. Ее передали на обсуждение шести членам Академии, включая Ломоносова. Отзыв Тредиаковского был уклончив, остальные отозвались о рукописи отрицательно. Доклад не состоялся.
Миллер опротестовал рецензии. Началось идейное сражение на заседаниях Академии. Как вспоминал Ломоносов, «сии собрания продолжались больше года. Каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался палкою, и бил ею по столу конференцскому».
Миллер возмущался: вместо научного сообщения ему предлагают произнести хвалебную речь о русском народе. Ломоносов резонно отвечал: «Я не требую панегирика, но утверждаю, что нетерпимы явные противоречия, оскорбительные для славянского племени».
Михаил Васильевич отметил некоторую предвзятость подхода Миллера к источникам; например, не было упомянуто племя роксоланов, а из хроник и летописей приводились только сведения, подкрепляющие его теорию. (Увы, такой отбор фактов характерен для многих современных научных работ.)
Позже Миллер написал несколько статей, посвященных древней истории русских и России. Он согласился с мнением Ломоносова о том, что варяги в Новгород были призваны не из Скандинавии и сначала были предводителями наемных дружин. Но в целом получалось так, будто до второй половины первого тысячелетия новой эры предки русских пребывали на стадии дикости и лишь варяги приобщили их к цивилизации.
Вообще-то ничего в этом зазорного нет. Известно немало передовых — на свое время — цивилизаций, испытавших деградацию и вымирание. «Дикарями высокой культуры» назвал наш замечательный ученый, мыслитель и гуманист H.H. Миклухо-Маклай алчных и жестоких западноевропейских колонизаторов.
Предположим, варяжские дружины «наводили порядок» и собирали дань с тех или иных племен. Разве это свидетельствует о прогрессивности варягов и отсталости порабощенных?
Миллер ссылался на то, что собственные имена знати и князей на Руси нередко были скандинавскими. Ломоносов резонно замечал: «Я не спорю, что некоторые имена первых владетелей российских и их знатных людей были скандинавские; однако из этого отнюдь не следует, чтобы они были скандинавцы. Почти все россияне имеют ныне имена греческие или еврейские, однако следует ли из того, чтобы они были греки или евреи и говорили бы по-гречески или по-еврейски?»
Кто был прав в этом споре? С позиций патриотизма (в истории чрезвычайно важной) правда на стороне русского ученого. Но есть еще и научная истина. На чьей она стороне?
Вопрос до сих пор остается спорным. Не все современные ученые разделяют позицию Ломоносова. Хотя некоторые новые сведения ее подтверждают. Об этом — чуть позже.
Отдадим должное первому российскому историографу Г. Миллеру. Он посвятил себя служению России: с 1733 по 1743 год работал в Сибири, принял российское подданство.
По словам В.И. Вернадского, «Миллер не был творцом нового в теоретической научной мысли, подобно Эйлеру или Ломоносову, но, подобно им, он был проникнут глубоким пониманием научного метода, владел им мастерски, обладал колоссальной работоспособностью».
В идейном сражении против норманнской теории Ломоносову пришлось биться с крепкими профессионалами. Это потребовало от него глубокого знания материала, хотя он и без того был занят научными исследованиями в разных областях знаний, а также практической и общественной деятельностью. У него появился молодой энергичный противник — историк и филолог Август Людвиг Шлёцер (1735– 1809).
Учитывая состояние русской науки в первой половине XVIII века, понимаешь: Байер, Миллер и даже Шлёцер имели основания полагать, что цивилизация, научные знания пришли в Россию благодаря цивилизованным пришельцам с Запада. Ведь до Ломоносова в Петербургской Академии наук состояли только иностранцы, почти исключительно немцы. Логично было считать, что нечто подобное было и тысячу лет назад, когда варяги основали государство на Руси…
Да и что это такое — Русская земля, русский народ? У античных авторов и в древних европейских хрониках множество упоминаний о норманнах, скандинавах, германских племенах, но нет сведений о русских
