росы…
И все же снова о Надежде Яковлевне. Естественно, что мои родители были дружны с ее семьей. Муж Надежды Яковлевны был каким-то крупным конструктором, у них росли две дочери — Галя и Валерия. Галина — теперь известный скульптор, а Валерия — очень хороший и тоже известный врач. Мы часто бывали у Сендульских в гостях в Аптекарском переулке. Были они для нас своими людьми. Однажды Надежда Яковлевна зашла к нам. Дома была только я одна, убиралась в комнате и, как всегда, что-то при этом напевала. Я уже говорила, что папа с мамой и сами любили попеть, так что особенно и не обращали внимания на то, что дочь тоже поет. Но на этот раз Надежда Яковлевна, еще находясь за дверью, видимо, услышала в моем пении что-то особенное — стояла, слушала. А когда папа пришел, сказала ему: «Жанчик (так папу называли близкие и друзья), а Татьяну-то надо учить. У нее ведь голос…» Было мне в то время лет шестнадцать.
Надежда Яковлевна сама нашла мне педагога — Ксению Григорьевну Носькову, профессора консерватории. Была она из «бывших» интеллигентов, с особыми манерами, строгая, представительная, красивая, с седым пучком. Настоящий профессор. И дом у них в Аптекарском переулке был старомосковский. Я ездила к ней брать частные уроки.
Через какое-то время после начала занятий я почувствовала, что с горлом у меня что-то происходит — оно стало побаливать. Надежда Яковлевна посоветовала обратиться к ее брату Ивану Яковлевичу, врачу- ларингологу. Он осмотрел меня и сказал: «Таня, не начинай петь. Весь твой голосовой аппарат от природы устроен так, чтобы ты не пела. Если начнешь петь, то всю жизнь будешь мучиться».
Но я не поверила Ивану Яковлевичу, и вот почему. Его сын Коля тогда пытался за мной ухаживать. И не просто ухаживал, а однажды заявился к маме (мы жили тогда на даче в Химках), чтобы просить моей руки. Коля мне совсем не нравился, и когда я услышала, зачем он приехал, то убежала и меня весь день не могли найти. Я пришла домой только ночью. Коля учился в Академии имени Жуковского, собирался стать летчиком и не хотел, чтобы я «шла в артистки». Вот я и решила, что это он специально подговорил отца сказать мне такое. А Иван Яковлевич оказался прав — у меня всю жизнь проблемы с голосовым аппаратом: сколько лет пою, столько мучаюсь.
Прозанимавшись около года с Ксенией Григорьевной, я решила поступать в училище при Московской консерватории, в Мерзляковку, как его называют москвичи, поскольку оно находится в Мерзляковском переулке. Мне хотелось стать камерной певицей, так как я очень любила романсы. Я и до сих пор люблю их.
До того как начались уроки с Ксенией Григорьевной, я и думать не думала о том, чтобы стать певицей. Когда меня спрашивали, кем я хочу быть, отвечала, что хочу стать адвокатом. Это было, конечно, детское, совсем неосознанное — просто мне почему-то нравилось говорить: «Буду адвокатом». Я знала только, что адвокаты славятся своей хорошей речью, а у меня с детства был перед глазами пример — папа с его прекрасным русским языком.
Прошла я в Мерзляковском училище два тура, а на последнее прослушивание явиться не смогла. Так случилось, что за день до третьего тура я подвернула ногу. О том, чтобы ехать куда-то с больной ногой, и речи не было — я шагу не могла ступить. Но поскольку мое пение на двух турах запомнили и я была допущена к третьему, то в комиссии решили, что меня зачислят кандидатом в студентки — когда кого-то отчислят или кто-то уйдет сам и место освободится. Но когда это произойдет и произойдет ли вообще, заранее знать никто не мог. Оставалось одно — ждать.
Во время прослушиваний на меня обратил внимание один педагог — Алексей Васильевич Попов. Он тогда руководил хором при оркестре Комитета по кинематографии. И вот на имя папы пришло письмо, в котором Алексей Васильевич просил разрешения «прийти Вашей дочери в наш хор солисткой и поработать столько, сколько она захочет». Хотя я была уже взрослой и сама могла решать, как мне поступать, но А. В. Попов, человек старой культуры, сделал так, как требовал этикет, — обратился сначала к отцу девушки, чей голос привлек его внимание. Воспитанный в прежней манере, он посчитал невозможным поступить иначе.
Хор, куда меня пригласили, выступал в кинотеатрах перед сеансами. В то время кинотеатры были не просто местом, где «крутят фильмы». Это сейчас кино смотрят дома, попивая в лучшем случае чай, сидя в халате и в домашних тапочках. Тогда к кино относились как к настоящему искусству. На фильмы ходили не по одному разу, заранее покупали билеты, как потом на хорошие спектакли. В кинотеатр шли в приподнятом настроении, старались приодеться. И ходили туда не от скуки, лишь бы чем занять себя — нет, это был пусть небольшой, но праздник.
Да и обстановка в кинотеатрах была соответствующей: это были небольшие очаги культуры. Перед публикой, собиравшейся в фойе в ожидании очередного сеанса, выступали эстрадные артисты, музыкальные ансамбли, читались небольшие лекции о кино, о творчестве артистов. Поэтому зрители старались приходить заранее, а не прибегали запыхавшись за минуту-две до начала фильма.
Папа дал свое разрешение, чтобы я пела с хором в кинотеатре, и мы с мамой стали готовиться к моему выступлению — специально сшили белое крепдешиновое платье. Одновременно со мной тогда получила приглашение еще одна девушка — Тоня Кустарева, немного старше меня и побойчее. Мы должны были с ней петь дуэтом, стоя перед хором. А в хоре были люди уже в возрасте, с достаточным стажем.
Мой дебют состоялся в кинотеатре «Экран», что на Садово-Каретной. Выглядела я тогда, несмотря на свои семнадцать лет, совсем девочкой, с косичками, уложенными сзади «корзиночкой». Вышли мы с Тоней, спели «Заздравную» Дунаевского… Выступление наше закончилось, прозвенел звонок, публика направилась в зрительный зал.
А ко мне подошел папа, который конечно же не мог пропустить такого важного события в жизни дочери. Взял меня за руку и сказал: «Это твое первое и последнее выступление!» То, что он увидел на сцене, показалось ему неприемлемым: «Вышли две пигалицы с косичками, а сзади стоят пожилые хористы. Смотреть на это невозможно. Ладно бы солистки и хористы соответствовали друг другу по возрасту, а тут такой контраст! Вы только подчеркиваете эту разницу. Это сразу бросается в глаза… Мне и тебя жалко, и Тоню жалко, но особенно жалко их…» На этом моя служба в хоре Комитета по кинематографии и закончилась…
Тогда Тоня мне и предложила: «Ну что ты будешь дома сидеть, ждать, когда кого-нибудь отчислят из Мерзляковского? А вдруг не отчислят? Только год потеряешь. Пойдем к нам в Глазуновку!» В то время в Москве существовало Музыкально-театральное училище имени Глазунова, где готовили артистов для театров музыкальной комедии, проще говоря, для оперетты. Помещалось оно в Гороховском переулке, недалеко от улицы Карла Маркса (Старой Басманной).
Я согласилась пойти, несмотря на то, что прием был давно закончен. Тоня привела меня в свое училище. Не знаю уж, как это ей удалось, но собрались несколько педагогов, прослушали меня, посмотрели и приняли, хотя уже была середина учебного года. Наверное, они во мне что-то увидели. Помню только, как педагог по танцу сказала: «Девочка, ты хорошо двигаешься, танцуешь, вот только полненькая какая ты…» Я и без того стеснялась своей тогдашней полноты, а тут мне о ней опять напомнили…
Так в 1947 году началась моя учеба в училище имени Глазунова. Началась и едва сразу же не закончилась. Я появилась там на полгода позже остальных, когда уже вовсю шли занятия и все давно освоились. Пришла я в свой первый учебный день в класс, открыла дверь, педагога еще не было, но ребята уже сами чем-то занимались. Одна из девчонок, взобравшись на стол, лихо отплясывала. Как только я это увидела, то сразу испугалась — куда же я попала? Да я никогда не смогу быть такой раскованной, смелой! Увиденное настолько поразило меня, что я тихо закрыла дверь и сразу бросилась домой: «Мама, я туда больше не пойду! Не хочу я там учиться! Они все такие уверенные в себе, а я… Я боюсь! Мне там нечего делать!..» — «Ну что ты будешь сидеть дома? Пойди, может, чему-нибудь научишься». Я вернулась в училище.
Поскольку здесь готовили актеров для музыкальных театров, то — главными дисциплинами были вокал, драматическое мастерство, танец — классический, исторический, характерный. Педагоги у нас были великолепные — представители прежней, теперь уже утерянной театральной культуры. Тогда вообще было время не просто профессионалов, но личностей. И мне повезло, что я училась у них. Руководителем нашего курса был Иосиф Михайлович Туманов, крупнейший режиссер. У нас преподавал Аркадий Григорьевич
