качеству фруктов мы со временем сможем конкурировать с Тайванем и Калифорнией.
Высокие доходы приносит и клубника. Но кому ее продавать? Жители Таиланда, чья земля дает богатый урожай десятков видов тропических фруктов, не слишком в ней заинтересованы. Консервный завод будет рентабелен, лишь когда урожай достигнет 100–200 тонн. А что делать, пока опытные грядки превратятся в плантации? Кормить клубникой поросят? Ведь до полной эксплуатации завода пройдет десять, а то и двадцать лет. Но кто будет платить горцам все это время?
В Бангкоке продаются привозные яблоки — по 55 центов за штуку. Если бы горцы научились выращивать карликовые яблони и продавали яблоки торговцам хотя бы по 15 центов за штуку, они получали бы с каждой яблони самое малое 30 долларов.
А семеноводство? В низменностях Юго-Восточной Азии неплохо произрастают и некоторые сельскохозяйственные культуры умеренного пояса, но в тропиках они не дают качественных семян. В горах же Северного Таиланда для семеноводства идеальные условия. На участке, равном примерно 0,4 гектара, уже через три месяца после посева можно собрать семена различных овощей и цветов примерно на 625 долларов. Причем эти семена отличаются еще и высоким качеством, поскольку нежелательного опыления почти не происходит. Неудивительно, что к результатам, которых добивается опытная станция, проявляют живой интерес семеноводческие фирмы всего мира.
К перспективным растениям относится и мак Papaver bractearum: из него, в отличие от медицинского мака Papaver somniferum можно изготовлять кодеин, а морфин и героин — нельзя. Учитывая, что 90 % опия, используемого в фармацевтике, идет именно на приготовление кодеина, можно сделать этот вид мака средством борьбы с одурманивающим ядом.
Вдвойне полезней клещевина. Из ее семян получают касторовое масло. Ее листьями можно кормить шелкопряда эри, разведение которого тоже довольно выгодно.
— Перемены приносят в горы даже сельскохозяйственные машины и орудия, служащие в экономически развитых странах лишь экспонатами в музее, — рассказывал доцент. Он имел в виду конный привод. В Европе крестьяне пользовались им в XVIII веке, до изобретения парового котла, приводя таким образом в движение различные молотилки и соломорезки. Поскольку большую часть земледельческих работ в Таиланде выполняют женщины, для них и обыкновенный конный привод — огромное облегчение. В краю мотыг даже примитивная лопата означает чуть ли не революцию.
Тридцать юношей в возрасте от пятнадцати до двадцати лет — надежда здешних гор — терпеливо сидят в классе. Они пришли из деревень, где начинают проводить опыт. Деревенские старосты отобрали для этой школы самых энергичных и способных, независимо от их образования или достатка их родителей. Некоторые лишь с грехом пополам умеют читать. Доцент рисует на доске растения, показывая, как они цветут, какие имеют корни. Рисунки помогают полуграмотным слушателям лучше понять объяснения. Следующий урок молодые крестьяне проведут на опытных участках.
Вернувшись домой, они сами начнут выращивать кофейные кусты, клещевину или тимьян. Организаторы обучения намеренно не принимают на курсы старых и опытных, но уже явно консервативных крестьян. Им нужны молодые, готовые на риск энтузиасты. Именно им предстоит повести за собой остальных.
Припомнились мне и ухоженные чайные плантации в Мэсалонге. Тамошних крестьян тоже кто-то (но уж явно не эксперты ООН) научил выращивать чайные кусты, кто-то раздобыл для них семена. Состоятельный Мэсалонг, бывшая цитадель контрабандистов и бандитов, ныне сумел доказать, что и в горах «золотого треугольника» можно справиться с нищетой.
Но одновременно меня охватили сомнения.
Что такое тридцать учеников в горах, где на одной лишь таиландской территории еле сводят концы с концами полмиллиона бедняков? Что такое тридцать восемь деревень, где крестьяне, возможно, поверят в выгодность новых сельскохозяйственных культур, в сравнении с 2500 деревушками по одну только таиландскую сторону границы? И что такое два миллиона долларов — общий пятилетний бюджет проекта ООН и таиландского правительства — в сравнении с подлинными потребностями гор?
— Лучше затеплить маленькую свечку, чем попусту проклинать тьму, — попытался развеять мои сомнения один из агрономов. — Помидоры, азалии или шелкопряд эри вряд ли изменят мир. Но, возможно, сделают его хоть немножечко лучше.
Слон, который забыл джунгли
Борьбу с наркотиками можно представить в виде цепи, состоящей из трех звеньев. Теоретически для победы нужно не так уж много: изъять из цепи одно звено. Причем любое. Если земледельцы перестанут выращивать мак, торговать будет нечем. Если исчезнут перекупщики, прервется связь между производителями и потребителями. А если потребители решат отказаться от наркотиков, цепь развалится на наших глазах. Наркоманы — жертвы своей страсти, но одновременно они поддерживают организованный преступный мир, обеспечивая спрос и внося свою лепту в постоянный рост цен. Без заказчиков, готовых заплатить за дозу порошка любые деньги, самая выгодная коммерция века не могла бы существовать.
Центр принудительного лечения наркоманов в Тхонбури, километрах в пятидесяти от Бангкока, напоминает обширное крестьянское хозяйство. Лишь небольшая табличка над входом сообщает, что он подчинен министерству внутренних дел. Возник он в 1965 году в связи с растущей волной преступлений на почве наркомании.
В 1961 году таиландский суд вынес обвинительные приговоры двум тысячам наркоманов. Спустя год осуждено было уже около сорока тысяч. В переполненных тюрьмах корчились и визжали настигнутые абстинентным синдромом заключенные, а охранники в ужасе взирали на них или пытались утихомирить побоями, карцером, а то и доставкой в тюрьму наркотиков.
— Мы лечим наркоманов трудом, — заявляет директор Центра генерал Хуа Патанахарен, но в подробности не вдается. Посетителям разговаривать с его подопечными запрещено, так что информацию о результатах лечения мы смогли получить только в канцелярии.
В этом своеобразном хозяйстве — поля, тридцать коров, пятьдесят овец, двести свиней и примерно триста уток. Да еще огород, где выращивают овощи. В ремесленных мастерских заключенные плетут корзины и рыбачьи сети, учатся обрабатывать дерево и делать мебель. Спят они в просторных помещениях с вентиляцией. Их хорошо кормят и выдают карманные деньги, на которые они могут купить лимонад, зубную пасту или новую рубашку. Для неграмотных, составляющих около одной пятой находящихся на принудительном лечении, организована четырехклассная школа. Заключенные почти без присмотра гуляют между вполне уютными домиками, на солнце сохнет выстиранное белье, газоны покрыты цветами.
И все же что-то здесь настораживает. Это заведение выглядит слишком идиллично по сравнению с переполненными камерами в Чиангмае или Бангкоке, где в клетушках величиной с ванную комнату ютятся четверо, а то и пятеро заключенных. На Востоке преступление не воспринимается как социальная болезнь. В воре или мошеннике видят отнюдь не жертву дурного воспитания или семейного неблагополучия. Восток карает жестоко, порой безжалостно, его не интересуют тонкости человеческой души.
Так что же такое центр в Тхонбури — своего рода витрина? Кстати, его успехи не блестящи: девять десятых здешних заключенных, выйдя на волю, не желают, чтобы какая-нибудь общественная или социальная организация совала нос в их дела. Поэтому более половины из них вновь прибегают к наркотикам.
В больницу Тханирак, в тридцати километрах от Бангкока, поступают только те, кто сам хочет покончить с наркотиками, но не находит в себе достаточной решимости. Основа лечения — назначаемые
