{229} Его лучшее время было в III веке, когда Птолемей II господствовал в Средиземном и Красном морях со своими тремястами тридцатью шестью боевыми кораблями, которые представляли самый внушительный флот той эпохи. Командование и высший офицерский состав на этих кораблях были греческими, но многочисленные экипажи и низшие чины набирались из египтян. Однако наследники Птолемея II считали содержание таких кораблей слишком дорогим удовольствием, и вскоре родосский флот превзошел морскую армию Птолемеев, несмотря на заинтересованность Птолемея IV в кораблестроительстве. В результате был построен огромный помпезный и бесполезный корабль-монстр длиной более 140 метров и высотой 24 метра. Теоретически он приводился в движение 4000 гребцов, был способен вместить в себя 400 человек экипажа и 2850 солдат.{230} Во II веке запустение некоторых средиземноморских баз ограничило поле деятельности флота Лагидов до путей из Египта в Кирену и из Египта на Кипр. Во время правления Птолемея VIII стратег Кипра совмещал свою должность с функциями главного адмирала. С другой стороны, потеря сирийских владений сократила поставки корабельной древесины и, в конце концов, уступки, сделанные Птолемеем V, а именно: прекращение набора гребцов с храмовых земель, — спровоцировали кризис рекрутского набора. Но несмотря ни на что мощь египетского флота оставалась все еще весомой и продолжала вызывать зависть противников. Египетский флот становился желанной добычей во время войны между сторонниками Цезаря и республиканцами в 44–42 годах. Но именно в последней битве проявилась (правда, в негативной форме) вся значительность боевого флота Лагидов. В битве при Акции Антоний ввел в бой только четверть кораблей. Чтобы облегчить маневры, он поджег большую часть из них, но и уцелевшие шестьдесят кораблей (самые красивые и самые большие!) смогли составить резерв, способный к боевым действиям. Их неожиданное бегство по приказу царицы подписало смертный приговор армии Лагидов, тогда как, по словам Плутарха, «исход этой битвы вовсе не был предрешен».{231}
ДВА ЯЗЫКА, ДВЕ КУЛЬТУРЫ, ТРИ ВИДА ПИСЬМЕННОСТИ
Итог сосуществования двух культур в Египте эпохи последних Лагидов свидетельствует о несостоятельности взаимного влияния. Пропасть, разделяющая две цивилизации, обреченные на взаимное непонимание, только иногда соединялась редкими и непрочными «мостиками». Раскол общества, наметившийся во время массового переселения греков, постепенно укоренился в сознании людей вплоть до настоящей «культурной шизофрении». Полное неприятие чужой культуры не было закономерным последствием встречи двух разных народов. Некоторые историки надеются отыскать в последнем веке птолемеевского правления в эллинистическом, а иногда и в египетском обществе рождение смешанной цивилизации, богатой взаимными вкладами как со стороны классического эллинизма, так и со стороны древних восточных традиций, в данном случае традиций фараонов.{232}
Такая оптимистическая и наивная точка зрения противопоставляется мнению, выдвинутому консервативной историографией, которая основывается на неизбежном упадке эллинизма, который вступил в смертельный для него контакт с мракобесием жрецов восточных культур. Современные исследования поддерживают более точку зрения о сосуществовании двух культур, основанных на относительном и взаимном игнорировании друг друга, представляющих собой два мира, развивающихся по своим собственным автономным законам, с редкими точками соприкосновения.{233} Определение значимости и природы этих влияний остается открытой темой для обсуждения всех историков, изучающих Египет Лагидов.
Происходило или нет это взаимодействие, но два универсума продолжали сосуществовать в долине Нила, и каждый из них имел хотя бы самое общее, но все-таки собственное представление о чужой культуре. Нужно признать, что нам очень мало известно о воззрениях египтян на эллинов. Может быть, эти представления были неопределенными и бессвязными. В этом вопросе египтяне занимали менее четкую позицию в отличие от греков, которые пришли в страну с уже сложившимися предубеждениями против новых соседей.
Интерес греков к Египту прослеживается с древних времен. Первые знакомства восходят к VII веку, к началу саисской династии, когда греки еще были на архаической стадии развития. Их интерес преследовал не только коммерческие цели; первые греческие поселенцы, обосновавшиеся в Египте, изучали нравы, обычаи и духовный мир народа, среди которого они жили, хотя представление греков складывалось сквозь призму их собственных предубеждений. Интерес к Египту возрастал, доказательством тому являются записи Гекатея Милетского в конце VI века. К середине V века Геродот посвятил второй том своих исторических сочинений Египту, составляя образ, основанный на его собственном опыте, а также на типичных для грека предрассудках. Со времен завоеваний эллины были поверхностно знакомы с культурой фараонов, что все- таки было преимуществом по отношению к египтянам, лишенным каких бы то ни было четких представлений о культуре своих «соседей». Однако чувства греков к египтянам не были негативными или брезгливыми, подобно тем, что испытывали белые колонизаторы к африканцам в наше время. Более того, в некоторых областях египтяне в глазах своих завоевателей были более развитыми. Это касалось религии, предсказаний и медицины, что делало египтян равноправными партнерами греков. Если эллины, поселившиеся в Египте, смогли кое-что позаимствовать у цивилизации фараонов, то сами они насильственно не насаждали свою собственную культуру по всей стране. Египтяне продолжали развивать свои собственные традиции, не обращая внимания на протесты гимнасиев, которые греки сделали очагами своей культуры на чужой земле. Но неизбежно некоторые представители традиции фараонов, подталкиваемые необходимостью, а иногда и собственными амбициями, принимали участие в жизни двух миров и неизбежно решали на свой собственный лад возникающие противоречия.
Хорошо известно то значение, которое вскоре стала играть Александрия как интеллектуальный центр эллинистического мира. Причины такого удивительного успеха абсолютно объективны: относительный упадок, который стал заметен в Афинах, как в культурном центре греческого мира конца IV века, а также щедрое покровительство, оказываемое первыми Птолемеями ученым и людям искусства со всего эллинистического мира и даже за его пределами. Создание Мусея и Библиотеки, несомненно, под влиянием афинянина Деметрия Фалерского, стало инструментом престижной политики, направленной на наведение в новой столице того лоска, который ни золото, ни мрамор не могли придать ей в той же степени, насколько в состоянии это была сделать милость Муз.
Таким образом, III век стал золотым веком Александрии. В разных трудах, посвященных истории эллинизма, александрийская эпоха определяется именно так. К сожалению, в этой книге невозможно затронуть все грани интеллектуальной деятельности, развернувшейся благодаря ученым и писателям, находившимся под покровительством царя. Выбор дисциплин и рода занятий очень показателен, так как здесь сказывались очевидное влияние государства и основные интересы того времени. Так, философия, которая была привилегией Афин в предыдущем столетии, не была столь развита в Александрии. Хотя создание Мусея происходило по аристотелевской модели, ни один последователь Аристотеля не обосновался ни в Александрии, ни в других городах. Более того, ни один из представителей великих философских школ, как, например, философы из Академии Платона, стоики, эпикурейцы или циники, также не посетил Александрию. Кажется, что отсутствие заинтересованности правителей Лагидов в интеллектуальных играх явилось первой причиной такого пробела в александрийской культуре. Кроме нескольких преемников киренской школы, единственным александрийским писателем, известным среди философов, был Эратосфен. Однако его слава больше касалась сфер географии и истории.
В конце концов александрийская наука узнала свой звездный час. Медицина была прославлена Герофилом из Халкедона — личным врачом Птолемея II, который сделал великие открытия в анатомии человека. В математике достаточно будет назвать одного Эвклида — отца геометрии — современника Птолемея I. Астроном Аристарх Самосский был первым, кто пытался измерить величину и расстояние от Земли до Луны и от Луны до Солнца, а также именно он выдвинул теорию о нахождении Солнца в центре
