совсем обтрепался…»
Алексей вынул из сумки бумагу, чтобы писать Павлу ответ, и задумался. В воображении засиял не покидавший его все эти дни облик Нины, каким он видел его в последний раз в березовой рощице, осветленный сквозящими сквозь листву солнечными лучами. Непростое ответное признание наполняло его радостью и грустной неудовлетворенностью. «Да, она права. Сейчас это невозможно. Остается одно: сберечь это чувство… Пронести его через огонь, как самую жизнь», — думал Алексей.
И как бы в ответ на его мысль, запел вдруг зуммер телефона. В трубке послышался взволнованный басок генерала, командира дивизии.
— Давай-ка, начподив, немедленно ко мне. Новость есть хорошая.
Алексей сунул письмо Павла в планшет, быстро оделся, пристегнул пистолет, вышел на улицу. Автоматчик-часовой уступил ему на крылечке дорогу.
Густая звездная россыпь покрывала небо. Откуда-то с поля повеяло запахом поспевающей ржи…
«Вот и здесь скоро надо будет косить», — подумал Алексей, вспомнив бодрый, уверенный тон Павла в письме.
Генерал встретил Алексея на пороге. Он был одет и подтянут по-боевому. На широкой груди висел громадный полевой бинокль в желтом кожаном футляре.
Генерал взял Алексея под руку.
— Только хотел позвать тебя, начподив, чайку попить с вареньем. Клубничного варенья из дому мне прислали, как вдруг новость, — по обыкновению бодрым говорком начал генерал и подвел Алексея к карте. — Вот здесь. Гляди. Полчаса тому назад наши разведчики поймали двух немецких саперов. Ну? И что, по-твоему, они делали?
Алексей пожал плечами.
Светлые глаза комдива хитро заблестели.
— Они разминировали проходы в собственных минных полях для своих танков. Завтра, то есть пятого июля, ровно в пять часов утра, немцы должны начать сильнейшую артподготовку. Саперы поклялись, что это точное время. Все немецкие солдаты уже знают об этом. Эта новость совпала еще кое с какими сведениями, добытыми нашими разведчиками. Немецкие саперы удостоились большой чести: их отправили к самому командующему фронтом. Как это тебе нравится, начподив?
Алексей облегченно вздохнул:
«Значит, все идет так, как надо: день и час раскрыты, остальное будет зависеть от нас».
— Немцы делали проходы для «тигров», а нашим хлопчикам надо же было случиться здесь в эту минуту. Ну, и накрыли, — ликовал генерал, радуясь, подобно мальчику, перехитрившему всех в игре. — Но это еще не все, подполковник. Уже есть приказ начать мощную, из всех стволов, контрартподготовку в четыре тридцать. Понятно? Мы вставляем им кляп в горло сразу, с первой же минуты. Срываем назначенный Гитлером час атаки. Здорово, а?
Алексей представил все эти орудийные и минометные стволы, из которых грянет ранним утром неожиданный для немцев гром, и сказал:
— Для них это будет большей неожиданностью, чем та, какую они готовили для нас. А для нас — это большая удача!
— Так вот, Алексей Прохорович, — весело закончил командир дивизии. — Я еду сейчас в полки, а оттуда прямо на КП. Хочешь со мной?
— Едем, конечно.
Алексей уже испытывал знакомое возбуждение: близился час, которого ждал не только он, а все люди в тылу и на фронте, от самых незаметных до больших…
Алексей и командир дивизии успели объехать только два полка, побывать у артиллеристов- истребителей, уже давно готовых к отражению танков, а теперь, перед началом боя, встречавших генерала с особенной деловитостью.
Никто из командиров не спал: весть о раскрытии вражеского замысла и часа наступления уже облетела передний край. Замполиты и агитаторы проводили с бойцами беседы. Командиры отдавали последние приказания. Всюду властвовало деловое спокойствие — не было ни суеты, ни излишней тревоги, ни шума.
Ночь была темная и тихая. Тепло светились в небе июльские звезды. Тишина усугублялась еще тем, что в двадцатипятикилометровой прифронтовой полосе, в деревнях и хуторах, было пусто. Все жители заблаговременно были эвакуированы в ближайший тыл, за угрожаемую черту. Кое-где остались только для наблюдения за жильем и имуществом жившие бобылями старики и старухи.
Было два часа ночи, когда Алексей и командир дивизии, обойдя несколько особенно важных рубежей, расположенных на флангах предполагаемого вражеского удара, вернулись в штаб полка, в землянку на краю заброшенного колхозного стана.
Вокруг стояла высокая, чуть ли не до самых плеч, дозревающая рожь. Алексею запомнилось, как они с генералом, оставив машину, шли через рожь, и налившиеся, но еще незрелые, покрытые цветенью колосья мягко били по его груди и рукам. И Алексею снова пришли на ум письмо Павла, его слова о готовности к уборке хлебов. От этих мыслей стало и хорошо и тревожно.
Войдя в землянку, неутомимый комдив, взглянув на ручные часы, сказал:
— До работы осталось два часа. Давайте-ка уснем, Алексей Прохорович. А то вряд ли завтра придется… А?
Удивительный человек был этот комдив. Его ничто, казалось, не могло взволновать, вывести из равновесия. Ко всякому делу, даже самому важному, он подходил с какой-то очень простой, обыденной, житейской стороны. Он нигде не горячился, не повышал голоса, а если сердился, то только круче сдвигал желтоватые от непрерывного пребывания на солнце брови.
Это было не спокойствие флегматика. В манере ровно и весело разговаривать, всегда с шуточкой и добродушным, как бы осторожно прорывающимся смешком, чувствовалась большая энергия. Такое живое, деятельное спокойствие действовало на людей возбуждающе, вселяло в самых нерешительных, склонных к растерянности людей уверенность и мужество.
У комдива было известное имя, но в дивизии и даже в штабе армии его звали просто и любовно — Богданыч. Возможно, это было переиначенное солдатами и офицерами имя, что нередко случалось на фронте, — оно в самом деле не совсем совпадало с действительным, но мы будем называть его так, как называли его солдаты…
Спать Алексею не хотелось — нервы его были слишком напряжены, но он все-таки лег в землянке командира полка на нары рядом с генералом.
— Вы в самом деле постарайтесь поспать, — посоветовал Богданыч, съеживаясь и делаясь от этого вдвое короче, по-солдатски натягивая на голову воротник шинели. — Отсюда утром мы пойдем прямо на мой КП.
Генерал против обыкновения разговаривал с Алексеем на «вы», очевидно считая такое обращение наиболее соответствующим моменту. На «ты» он обращался только в непосредственной служебной обстановке к самым близким офицерам (и к Алексею в том числе), а сейчас он как бы видел в нем наполовину гражданского человека и считал необходимым соблюдать с ним все правила обычной вежливости.
— Эх, Алексей Прохорович, не удалось нам чайку с вареньем попить, — вздохнул комдив. — Так мне хотелось покалякать с вами на досуге. Ну, да ничего. Вот прогоним гитлеровцев от Орла — тогда попьем. Попьем, начподив, а? — словно очнувшись, другим, бравым тоном спросил Богданыч.
— Попьем, — ответил Алексей, рассеянно слушая генерала.
— Кстати, я о вас почти не слыхал до вашего перехода в политотдел. Вы, если не ошибаюсь, начали войну политруком роты? — спросил генерал и, услышав утвердительный ответ, одобрительно добавил: — Политработники только так и должны начинать. Надо знать солдатскую душу. Я сразу подметил ваш стиль. Хороший стиль. Ну, спать…
Алексей даже не успел ответить генералу, услышал спокойный носовой свист: Богданыч уснул мгновенно, словно выключил себя из разговора поворотом какого-то ключа.
