— Важко мне, Иване, ой, як важко да сумно.
— Опять за свое… Эх, Микола… За свое село болеешь, а как же другие?
— Хоть бы часок побыть в ридном селе. Свою хату побачить, батьку та маты, братив…
— И Настю? — со смешком спросил Дудников.
— И Настю…
— Ты что же думаешь, Микола, батько и маты никуда из села не двинулись? — после длительной паузы спросил Дудников.
— И не ворохнулись. Батьку налыгачом не вытянешь, я знаю. А двое старших братив, мабуть, на фронте. Подывлюсь я на свою хату в остатный раз. Забегу хоть на минутку, только бы через наше село шли.
— Ты, гляди, не забеги так, чтобы ноги к порогу приросли, а либо Настя на печи пригрела…
Алексей просунул голову в щель входа, нажал кнопку фонарика. В дзоте, как вода в омуте, стоял махорочный дым. У пулемета на полынной подстилке сидели, близко склонясь друг к другу, Иван и Микола. Острый, пробивающийся сквозь дым луч света скользнул по лицу Дудникова.
— О чем вы тут, товарищи? — сделав вид, что не слышал разговора, спросил Алексей.
Пулеметчики поднялись, согнув спины: накат из грубо отесанных бревен с необрубленными, торчавшими кое-где, еще не увядшими ветвями был низок.
— Так, особенно ни о чем, товарищ комиссар, — сказал Дудников. — О домашности поговорили…
Микола, взволнованно кряхтя, опустился на корточки. Алексей присел рядом, отпустив пуговку фонарика. Дзот погрузился во тьму. Если бы в узкое окошечко амбразуры не сквозил желтоватый отблеск опускающейся где-то вдали осветительной ракеты, можно было бы подумать — дзот ушел глубоко под землю.
— Ну, и что же про домашность слышно? Письма давно получали? — спросил Алексей.
— Плохо доходят письма, товарищ комиссар, — ответил Дудников. — Пока полевую почту письмо из дому найдет, она уже на новом месте, а почта найдется — нас потеряли. Э-э, да какие теперь письма!
— А у тебя, Хижняк, как дела дома? Ты, кажется, из этих мест, с Черниговщины? И дом отсюда близко?
Алексей направил луч фонарика в угол дзота, поймал в кружок света смущенное опечаленное лицо Миколы.
— В их село ветер золу с фронта уже доносит, — вмешался Дудников, — Видно, невесело у них, товарищ комиссар.
В дзоте водворилось угрюмое молчание.
«Они ничего больше мне не скажут, но они страдают так же, как и я, — подумал Алексей. — Есть переживания, о которых нелегко рассказать даже самому близкому человеку. Мне было горько оставить могилу Кати. Каково же Хижняку оставлять у врага близких живых людей?»
Он придвинулся к Миколе, в потемках нащупал его плечо.
— Вот что, Микола, — заговорил он душевно и мягко. — Если будет случай — передышка в боях или еще что, то заглянем к тебе домой вместе… Идет?
Голос Алексея звучал так подкупающе тепло, что Микола сразу же был растроган. Он долго что-то ворочался, потом сказал:
— Товарищ комиссар… у менэ ж там батько, та маты, та браты, та жинка… И треба мне распланувать, хоть слово им сказать, шо и як робыть. Може, я их так улаштую, шо снимуться воны с корня та и пидут со мною. И Настю с собой заберу. Вона така у менэ бидова да гарна, товарищ комиссар, шо мне ее нияк не можно фашистам оставлять на измывание. Батько и маты таки, шо далеко не пидут, а жинка нехай вступае в Красную Армию, як военфельдшер наш Нина…
— Хорошая мысль, Микола, — одобрил Алексей. — Так мы и порешим все на месте. Ладно?
Иван Дудников только удовлетворенно покрякивал и вставлял не совсем определенные замечания:
— Ну, вот… А ты хныкать начал… С нашим комиссаром не пропадешь…
Алексей зажег фонарик, достал из сумки карту; расправив на коленях, осветил ее.
— Как село-то называется?
Микола назвал. Оба пулеметчика склонились над картой.
— Да, это сорок пять километров отсюда, — немного погодя сказал Алексей. — Видишь, Микола, вот оно. Вот это наша дорога, которую мы прикрываем. Вот город Щорс, вот Короп, а вот твое село. И дорога эта идет через него на Москву.
— На Москву! — словно эхо, разом откликнулись Дудников и Микола.
— Да, на Москву. Вот же она, — ткнул Алексей пальцем в красную звездочку с расходящимися от нее, как лучи, линиями железных дорог. — Конечно, до Москвы еще далеко, ко вот эта самая дорога выходит сначала на Брянскую, потом на Смоленскую и Московскую. Вот здесь — мы, а вот — Москва.
Микола и Иван с сосредоточенным видом разглядывали карту. Открытие, что их батальон тоже стоял на путях к столице, казалось, сильно встревожило и поразило их. Они никогда над этим не задумывались.
В дзоте стало тихо, и было слышно, как где-то далеко рассыпалась заглушенная пулеметная дробь. Алексей свернул карту, погасил фонарик, все опять закурили и курили долго, молча, изредка тяжело вздыхая.
— Село-то село, — повторил Дудников, — да за селом, выходит, весь Советский Союз.
И, помолчав, дотянул окурок, добавил:
— Вот и получается — на метр отступил, как будто незаметно, а к Москве все ближе.
— Видишь, Микола, какое важное твое село, — сказал Алексей.
— Ежели прикажут, то зубами будем держаться за него! — с жаром подхватил Дудников. — Спасибо вам, товарищ комиссар, за душевное слово. Дозвольте сказать прямо — уважительный вы человек. И до войны, видать, были вы большим человеком. В партии такие и должны быть. Такая хамская сила эти фашисты, волк их заешь, такая техника, да другие бы на нашем месте давно лапки вверх… Еще раз спасибо вам, товарищ комиссар, за ваши слова.
— И от меня, товарищ комиссар, — откликнулся Хижняк повеселевшим голосом.
— Что вы, ребята? Это лишнее, — смутился Алексей. — Пойду я, — сказал он и встал. — Так вот, друзья, предстоит нам большой бой. Через час-два, а может быть, ранним утречком. Надо быть начеку.
— Есть, товарищ комиссар! — в один голос ответили Дудников и Микола.
Вылезая из дзота, Алексей оглянулся. Дудников стоял у амбразуры. Лицо его было озарено ракетной вспышкой. Как два рысьих зрачка, на мгновение вспыхнули его глаза. Послышалось металлическое щелканье. Дудников пробовал пулеметный замок, подавая в магазин ленту.
Уставший за время обхода позиций батальона, Алексей вошел в штабную землянку.
Навстречу ему поднялся с патронного ящика капитан Гармаш.
— Ну вот, — сказал он и замолчал.
— Что «ну вот», капитан? — спросил Алексей, полный какого-то необъяснимо теплого чувства после беседы с пулеметчиками.
— Завтра драться на этом рубеже уже не придется. Вот что.
Алексей снял автомат, но тут же снова надел на шею ремень, испытующе посмотрел на капитана.
— Почему? — голос его прозвучал резко.
— Немецкие танки прорвались в тыл на стыке двух дивизий и соединились в Сверчевке. Только что звонили из штаба полка.
Алексей присел на патронный ящик. В землянке стало очень тихо.
Саша Мелентьев, выпятив губу, как прилежный ученик, выписывающий палочки, свесив на лоб светлую прядь растрепанных волос, что-то прикидывал на карте целлулоидной линейкой.
Цветастый абажур лампы, которую связной Фильков достал где-то в городе и таскал вместе со штабным имуществом, как святыню, бросал на карту теплые блики. Фильков лежал прямо на земляном полу, положив голову на противогаз, выставив из-под шинели изрядно потрепанные солдатские
