горах. Несмотря на то, что на большом расстоянии склоны гор почти всегда кажутся более отлогими, чем они есть в действительности, об этих горах уже отсюда, с расстояния в десять миль, можно с уверенностью сказать, что восхождение на многие из них должно составить большие трудности. Некоторые пики кажутся и вовсе неприступными. В расщелинах, представляющих собой в большинстве случаев глубокие складки, белеет снег. Местами снег спускается почти к самому морю. Шапки большинства вершин покрыты не то снегом, не то льдом. Они лучатся ярко-розовым светом каждый раз, как из-за облаков выглядывает солнце.
Сегодня, после долгих дней тумана и затянутого свинцовыми тучами неба, мы впервые видим глубокую бледно-голубую чашу, разрисованную тонкими, зыбкими мазками перистых облаков. Солнце пользуется каждым просветом в редких облаках, чтобы облить нас блистающим золотым теплом.
Почти совсем перестало качать. Низкие пологие волны размеренно бегут нам навстречу под мягким давлением небольшого норд-оста. К тому времени, когда мы увидели вдали глубокий разлог, которым начинается пролив Маточкин Шар, волнение и вовсе улеглось. Мы вошли в пролив совершенно спокойной водой.
Протяжение пролива Маточкин Шар около 100 километров. Он разрезает Новую Землю на два основных острова, соединяя собою Баренцево и Карское моря. Крайними пунктами пролива являются мысы Столбовой на Баренцовой стороне и Выходной на Карской стороне. Маточкин Шар служит довольно надежным путем для судов, идущих из одного моря в другое, благодаря тому, что он освобождается ото льдов иногда ранее расположенного южнее пролива Карские Ворота и еще более южного Югорского Шара. Кроме того, извилистый и узкий Маточкин Шар очень хорошо укрыт от ветров и потому почти совершенно защищен от волнений.
Сейчас же у выхода пролива в Баренцово море лежит губа Поморская, широким полукругом врезающаяся в Южный остров. В глубине этой губы ютятся избушки промыслового становища Маточкин Шар. Расположение этого становища исключительно неудачно. Весь берег открыт действию ветров, дующих с Баренцева моря, и штормовая волна не имеет никаких преград на пути к строениям.
Когда мы в свете косых лучей яркого утреннего солнца подошли к становищу, навстречу нам раздались один за другим несколько приветственных залпов и, как на хорошем адмиральском учении, немедленно отвалил от берега моторный катер, принадлежащий местной артели. Артель в Поморской представляет интереснейший образчик совместной промысловой артельной работы русских колонистов и самоедов. Повидимому, действительно на всей Новой Земле организационная и политическая работа Госторга велась правильнее, чем на Колгуеве. Коллективизация промыслов, являющаяся жупелом для колгуевцев, у новоземельцев претворяется во вполне реальные и в основе здоровые формы. Для работы на катере, управления им и ухода за двигателем в состав артели входит специальный человек – моторист. Среди русских членов артели этот моторист, кажется, единственный чужак – не помор, а тамбовский. Трудно позавидовать этому тамбовцу. Средств для поддержания катера в порядке почти никаких, а надобность в моторном судне огромная и повседневная. Много приходится делать чисто кустарным порядком из подручных материалов, поэтому катер имеет довольно своеобразный вид и конструкцию. Как и у всех подобных ему судов Новой Земли и Колгуева, больным местом катера является управление, собранное из каких-то велосипедных частей. Оно поминутно заедает, цепь рвется, болты выскакивают, особенно когда на руле оказывается кто-нибудь из мало подготовленных к этому делу членов артели.
Пока мы шли на катере к берегу, управление успело дважды испортиться, и мы без руля крутились по губе в течение получаса, рискуя ежеминутно врезаться в береговые камни.
Подход к становищу отличный: всего каких-нибудь два метра остается прошлепать по воде, а если катер мало нагружен, то и того меньше.
Площадка, на которой расположены домики становища, поражает прежде всего тем, что она на протяжении целого километра великолепно вымощена крупным камнем. Мостовая так хороша, что главная улица Архангельска, несомненно, может ей позавидовать. На поверку оказывается, что мостовая эта естественная. Соорудило ее море: накатило на берег огромное количество камней, утрамбовало их прибоем и сгладило, как хороший каменотес. Растянутая вдоль берега полоса мостовой, однако, не широка – не больше пятидесяти метров; за мостовой начинается полоса песка, представляющая собой дно озера, образующегося в период интенсивного таяния горных снегов.
Нас поразило, что в самой середине этого высохшего озера, так же как и по его краям, разбросано несколько совершенно разбитых карбасов и стрельных лодочек. Оказывается, за несколько дней до нашего прихода с моря налетел крепкий шторм. Сила ветра была так велика, что волны перехлестывали через все становище. Подхватив лежавшие на берегу карбасы и стрельные лодки промышленников, вода перебросила их через становище в озеро, превратив при этом в груды истерзанных щепок. Промышленники ежеминутно ждали, что та же участь постигнет их жилища, дрожавшие и скрипевшие под ударами ветра и воды. Для промышленников это было бы совершенно непоправимым бедствием, так как домов в становище всего три, все они переполнены, четвертое строение – бывшая часовенка – для жилья не годна и служит артели складом промыслового снаряжения и продовольствия.
В центре становища стоит наиболее обширный и лучше всех построенный дом, поставленный здесь когда-то художником А. А. Борисовым. Вероятно, это самое северное ателье в мире. Направляясь к этой полярной студии, мы были встречены несметной ордой дико лающих и беснующихся собак всех мастей и размеров. В большинстве это крупные и лохматые лайки – единственная порода, которую стоит здесь держать ради езды.
Приехавший с нами Тыко Вылка, оправив на себе неизменную кожаную безрукавку и зажав подмышку откуда-то взявшийся большой портфель – признак его председательского достоинства, – важно направился к крайнему дому, где помещалась контора артели. А мы, преодолев сопротивление собак, наскочивших на нас сплошной мохнатой стеной, протискались к борисовскому дому.
В этих краях, куда не каждый год заходит по два судна, от души рады каждому свежему человеку. Можно спокойно итти в дом к совершенно незнакомым людям, не боясь того, что, по русской пословице, вы, как непрошеный гость, окажетесь хуже татарина.
При входе в дом несколько дверей одна за другой открываются перед нами. За первыми сенями- тамбуром следуют вторые, внутренние сени. Здесь привыкли беречь тепло. Его не приходится слишком щедро выпускать на волю, коли каждое полено на счету. Дрова ведь привозят из Архангельска.
Половину просторной светлой горницы занимает огромная русская печь. Около печи возятся две хозяйки – жены двух из живущих в этом доме промышленников.
В красном углу под образами виднеется темная груда подушек и одеял, наваленных на узкую койку. При нашем приближении груда одеял зашевелилась и с койки поднялся человек. Перед нами вырос во всем своем величии самый настоящий Зевс. Широкое, крепко сшитое тело, огромный рост. Большая голова с широкой кудрявой бородой и львиной гривой волос. Это старейший матшарский промышленник Князев. Болезнь приковала его к койке, но ради нашего приезда и он, покряхтывая, спустил ноги и сунул их в гигантские валенки.
Обе хозяйки хлопотали вовсю, и скоро на столе появились давно забытые нами яства: пышный белый пирог с гольцом, свежий белый хлеб, сухие, крепкие как камень баранки и малосольный голец, заменяющий здесь семгу.
Занимая нас разговором, хозяйки присели к столу. Бросаются в глаза истомленные бледные лица обеих женщин. Невольно спрашиваем:
– Очень трудно здесь жить?
– А без города не тоскуете?
– Опять-таки трудно было сначала, а потом ничего. Конечно, много легче, если изредка в город съездить ну, хотя раз в год. А только не всегда это возможно осуществить, потому что все в зависимости от парохода, а пароход нас не балует – не каждый год два раза зайдет. Но, между прочим, за делом скучать и не приходится. Ведь работы-то на нас приходится слава тебе господи, дай бог всякому.
– Многовато?
– Да, немало. Впрочем, и тут жаловаться не следовает, потому очень понятно, что в зависимости от работы и достаток. Ведь не век же здесь вековать, а к отъезду чего поболее припасти всегда не мешает. Я вот в том годе в городе была, а сей год уже и не особо охота. Ведь у нас там, особливо в деревне, хуже
