Генрих пел, с радостью исполняя ее желание. На этот раз он пел только для нее, и даже Уилл Сомерс не решился вступить со своей партией.
Любить всей душой, быть верной своей любви… Если бы жизнь предоставляла такую возможность! Но вместо этого — расчет за каждым поцелуем, за каждой лаской.
Анна сидела с закрытыми глазами, и по щекам ее текли слезы. Должно быть оттого, что она очень устала сегодня. Эти упрямые лондонцы не выказывали особого почтения к ней во время церемонии, считая, видимо, что она незаконно берет на себя исполнение обязанностей королевы Екатерины. А впрочем, стоит ли боязливо оглядываться на кого-то, когда судьба так благоволит к ней? Впереди у нее блестящее будущее, и любая женщина позавидует ей.
Она услышала аплодисменты и почувствовала руку Генриха на своей.
— Теперь твоя очередь, если ты уже отдохнула, — сказал он и затем воскликнул нежно и удивленно: — Возлюбленная моя! Ты плачешь?
Анна открыла глаза и, улыбнувшись, смахнула слезы. Пусть думает, что это он вызвал их, если ему приятно так думать!
— Ваше Величество знает, что в стихах я не могу соперничать с вами. Я лишь попытаюсь усладить ваш слух своим голосом, — церемонно ответила она, стараясь вернуться в настоящее. — Но не так давно мне довелось прочесть одну книгу, и в ней были стихи, которые я никак не могу забыть. Они достойны того, чтобы переложить их на музыку. Генри, ты не можешь сделать это для меня?
Он улыбнулся ей дружески-снисходительно.
— Все что хочешь, только бы угодить тебе. Дай только услышать стихи.
Анна выпрямилась и, наморщив лоб, как будто с усилием вспоминая, начала:
— «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою:
Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность».
— Продолжай, — подбодрил он ее.
— «…Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;
Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей».
Генрих хлопнул рукой по колену.
— Из этого можно сделать прекрасную вещь на два голоса! — воскликнул он. — В хоре Виндзорского собора есть замечательный тенор — Марк Смитон. Он может вести ту партию, где в стихах говорится о поющих птицах и цветах. А как там дальше?
— «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина…
Голова его — чистое золото; кудри его волнистые…»[31] Волнистые… — начала спотыкаться Анна, стараясь убедительно изобразить смущение. — Увы, я забыла, как дальше.
Генрих резко вскочил, так что стул отлетел в сторону.
— Ты должна вспомнить!
Анна умоляюще сложила руки и с отчаянием взглянула на него.
— По крайней мере ты должна знать, кто это сочинил, — настаивал он, нетерпеливо расхаживая по комнате.
— Король.
— Ах так!
— Я хотела сказать, что стихи достойны гения Вашего Величества, — улыбнулась Анна.
— Кто из королей? — спросил он с неожиданно вспыхнувшей ревностью. — Может быть, Франциск?
Несмотря на то, что Анна старалась рассчитывать и контролировать каждое слово и движение, она не удержалась от смеха.
— Нет, не Франциск. Этот человек умер задолго до того, как ты обратил на меня внимание. Стихи написал царь Соломон.
Подойдя ближе, Генрих озадаченно и серьезно посмотрел ей в глаза.
— Тогда они должны быть из Библии, — заключил он.
— Да, из Библии, — ответила Анна.
— Но в них говорится о любви мужчины и женщины, а Священное писание — это книга о Боге.
— Если вы, Ваше Величество, не верите мне, то можете посмотреть перевод сами.
— Я пошлю за книгой к Тиндлю, — нахмурившись, строго сказал Генрих.
Анна сразу же поняла, что произошел переход от обычного человека к величественному монарху, которого она боялась, как и все остальные его подданные. Теперь надо быть вдвойне осторожной и собрать все свое мужество.
— Нет необходимости делать этого, — заметила она как бы между прочим. — У кардинала Уолси имеется экземпляр книги. У него в доме.
Она еще не успела договорить, как почувствовала: Друсилла, Маргарэт и Джордж Зуш затаили дыхание, а Генрих застыл в немом изумлении.
— Уолси? — наконец повторил он недоверчиво. — Но он самый ярый противник перевода Библии на английский язык.
— И тем не менее, я знаю, что у него есть этот перевод.
Анна поднялась с кресла с неподражаемой грацией и встала перед королем так, чтобы он не смог уклониться от ее взгляда. «Как наш кентский пастух, — промелькнуло у наблюдавшей со стороны Маргарэт, — когда он пытается образумить взбесившегося быка».
— Прошу тебя, Генри, давай не будем лишать себя этого удовольствия. Пошли Зуша, моего конюшего. Он расторопный малый. — Анна бросила мимолетный взгляд на молодого человека, понимая, что теперь он ее раб навек. — Тогда я бы смогла показать тебе стихи, а ты бы подобрал мелодию.
Генрих не знал, как поступить.
— Тише, Нэн! Зачем всем знать, что ты читала ее? Это опасно! — сказал он, чувствуя себя явно неловко.
Ему самому страшно хотелось прочесть так заинтересовавшие его строки, но он должен был, хотя бы для вида, поддерживать кардинала в борьбе против «лютеранской ереси».
— Кое-что из Ветхого завета и Евангелия я уже читал, — заметил Генрих, не желая показаться менее сведущим в литературных вопросах, чем женщина. — Но просить у кардинала английский перевод для того, чтобы читать сочинения царя Соломона…
Анна не позволила ему долго пребывать в сомнениях. Ее мысль работала куда быстрее, чем его.
— Ты мог бы сделать из этих строк антифон[32], — сказала она с легким смехом. — Что может быть неприличного в антифоне? — Говоря это, она уже снимала с мизинца короля кольцо-печатку. Снимала, прикасаясь нежно, ласково… А сзади стоял верный Джордж Зуш, которому она и передала кольцо. — Держи, Зуш! Отнеси кольцо короля к милорду кардиналу. И хорошенько запомни все, что он скажет тебе.
Даже его сестра, Мэри Тюдор, не смогла бы столь ловко провести его, так что в конце концов получилось, будто он сам отдал распоряжение. Зуш, не теряя ни секунды, отправился в дом Йорков к кардиналу, а Анна постаралась отвлечь Генриха от лишних размышлений.
— Чтобы скоротать время в ожидании Зуша, будет ли мне позволено, Ваше Величество, развлечь вас забавной историей о том, как милорд кардинал выкрал эту книгу? — предложила она.
— Выкрал?!
— Да, стащил. У того, кого ты любишь, Генри.
— У того, кого я люблю?
— Во всяком случае, мне хочется надеяться, что любишь.
