смотрела, как медленно падал снег на равнины Эссекса и покрывал белым ковром черную землю, изрытую копытами лошадей, — черную плодородную землю. Анна говорила себе: через несколько месяцев пригреет солнышко, расцветут цветы, наступит май — самое чудесное время года. В Хэмптоне вновь зазеленеют деревья вдоль покрытых травой дорожек, а на Темзе появятся прогулочные лодки. В мае состоялась ее победная коронация… Этот месяц многое значил для нее, и она с нетерпением ждала его прихода…
Анна резко вернула себя к действительности. Перед отъездом необходимо было оставить важные инструкции для мисс Эшли, преданной няни Елизаветы. Анна знала, что Генриху скоро наскучит заниматься с ребенком, поскольку брался он за любое дело с удвоенной энергией, и она оказалась права: он бродил взад и вперед в поисках новых развлечений.
Еще мгновение, и пошлет за Мэри — ей уже исполнилось девятнадцать, и она достаточно образованна, чтобы поддерживать беседу с мужчинами на нескольких языках. Генрих сердился на нее, но в его сердце всегда жил образ любящей и веселой девушки. Никто не может поручиться, что, встретившись с ней, король не захочет пригласить ее ко двору.
Анна боялась, что своим присутствием сухая и надменная Мэри разрушит наступивший покой и застрянет, словно кость в горле, не давая возможности бороться за безопасность, ради которой Анна с таким трудом распространяла свои чары!
Когда Анна приехала в Хевер, ее преследовала одна только мысль — не допустить встречи Генри со старшей дочерью. Об этом она написала тайком от всех тетушке Скелтон, требуя, чтобы во время визита короля Мэри держали в ее покоях. Руководствуясь этими же соображениями, она еще раньше поручила управление Хевером своему родственнику.
Анна пришла к выводу, что не наступило еще время для полного расслабления. В любую минуту нужно быть готовой опередить действия Генриха хоть на один шаг.
Анна поискала глазами гувернантку двух принцесс — Алисию Скелтон, и та, украдкой взглянув на сердитое лицо Генриха, утвердительно кивнула. Леди Скелтон не раз докладывала, что наедине со своей сводной сестрой Мэри часто берет ее на руки, прижимает к истосковавшемуся по любви сердцу. Но Анна не обманывалась насчет истинных чувств гордой девушки, она была уверена, что Мэри согласилась выполнить все распоряжения только для того, чтобы избежать оскверняющего присутствия ее мачехи и постыдного прислуживания незаконному ребенку! Анна легко могла представить, как выглядела бы Мэри Тюдор, появись у нее возможность высказаться — гордо расправленные плечи, красивые, как у испанок, глаза, невидящий взор от уязвленного самолюбия. Терзаясь представлениями, Анна порой будто слышала голос Мэри.
И действительно, вскоре представился случай услышать его наяву. Все слышали. Мэри играла на верджинеле, все двери и окна были предусмотрительно распахнуты. Она играла с особым чувством, гладко; король, без сомнения, не мог оставаться равнодушным! Она играла — неслыханная дерзость — мелодию, которую сочинил сам король и под которую она часто танцевала перед ним и Екатериной.
Анна поднялась и поцеловала на прощание дочку.
— Если угодно Вашему Величеству, пора отправляться обратно. Дни стали короче, и для блага нашего мальчика лучше вернуться домой засветло, — настоятельно проговорила она и сделала вид, что ее знобит, хотя, в сущности, и не притворялась.
К своей радости, она заметила, что Генрих тоже спешит уехать. К чему задерживаться после всего происшедшего, что он мог сказать своей взрослой дочери, которая прекрасно понимала, что он несправедливо обидел ее? Король любил создавать о себе мнение как о человеке с резким, но доброжелательным характером, поэтому, как верно подметила еще Мэри Болейн, все неприятные разговоры он предоставлял проводить своим чиновникам.
Как только они сели на лошадей, музыка прекратилась. Мэри отважилась на другой шаг. Она оставила верджинел и решила подышать свежим воздухом на террасе, где она и стояла, когда они проезжали мимо — маленькая, сдержанная, с гордо поднятой головой. Одета она была в дорогое платье из черной дамастной ткани, отделанное парчой, с золотой верхней юбкой и такими же золотыми рукавами. Вместо драгоценностей она повесила на грудь крестик. Совершенство покроя строгого платья Мэри произвело впечатление на окружающих. На фоне его наряд Анны, расшитый жемчугом, выглядел кричащим и вульгарным.
Страдания, превратности судьбы и болезни не пощадили Мэри Тюдор. Завяли первые ростки, обещавшие стать прекрасными, а она не предпринимала никаких усилий, чтобы скрыть от любопытного взора разрушительное действие жестоких лет.
Когда Мэри увидела великолепную фигуру отца, ехавшего впереди всех и делающего вид, что не замечает ее, она присела в глубоком реверансе со всем изяществом хрупкого тела и со всей грациозностью, подобающей ее высокому происхождению.
Все остро восприняли вызов этой одинокой прекрасной души, жизнь которой была холодной и безрадостной, как эта зима. Всем своим видом она хотела продемонстрировать миру обиды, нанесенные ей и матери.
Когда Мэри выпрямилась и спокойно посмотрела на них, Анна, королева Англии, опустила глаза. Генрих, к своей чести и к досаде Анны, круто осадил коня и поднял руку, приказывая всем остановиться, затем низко поклонился и снял бархатную шляпу с плюмажем, как будто перед ним была знатная дама. Весь кортеж последовал его примеру.
Вырвавшись на простор, король пришпорил коня и поскакал вперед, чтобы избежать ненужных разговоров. Анна так и не увидела выражение его лица. Никогда в дальнейшем он не вспоминал про эту встречу. Подобно остальным, Анна могла лишь предположить, что он был тронут до глубины души мужеством девушки.
Мэри же восприняла этот случай как свою единственную победу над потоком высокопарных слов, как молчаливое признание ее законных прав. Такую случайность могла инсценировать и другая сильная личность — Анна, инсценировать и использовать для своего блага. Но Мэри была слишком молода и совсем одна на свете, поэтому не сумела воспользоваться удобным случаем.
«При первой же возможности попробую вновь завоевать ее сердце, — решила Анна. — Как только родится мой сын, она превратится в выгодную партию для брака и ничего более того».
На Рождество и Двенадцатую ночь прошли церковные службы, празднества и пиры. Все промелькнуло и забылось.
После Нового года большую часть времени Анна проводила в Гринвиче. Там во дворце она должна была родить сына.
Все чаще и чаще Генрих уединялся с Кромвелем, задерживался подолгу в Лондоне, прибирая к рукам богатые земли церкви, которые перешли к нему после падения Уолси. Но когда бы ему ни случалось находиться в Гринвиче, он навещал ее покои с большим усердием, чем во время ее предыдущих беременностей.
— Держите ноги выше, пусть наш сын растет сильным и крепким! — наказывал он, покидая ее в очередной раз, когда его призывали государственные дела или же спортивные состязания.
За Анной ухаживала нежная Джейн Симор. Она укутывала королеву теплым одеялом, взбивала подушки. У нее были ловкие руки, тихая поступь, она беспрестанно заботилась об отдыхе Анны. Расторопность Джейн даже превзошла усердие Маргарэт, которая по неизвестной причине недолюбливала эту тихоню.
— Я хочу, чтобы Джейн оставалась рядом со мной во время родов, Генри, — попросила Анна, когда они как-то сидели вдвоем. Был весенний день, первые несмелые лучи солнца освещали спальню Анны. — Как ты думаешь, она не окажется лишней в моей спальне, когда наступит время?
— Она не будет лишней и в какой-либо другой спальне, если дойдет до дела! — поддразнил Генрих, громко расхохотавшись.
Он хотел заставить ее взглянуть из-под опущенных ресниц. Ему всегда доставляло особое удовольствие смущать благопристойную «Уилтширскую колдунью». Анна тоже рассмеялась и отправила девушку прогуляться.
— Захвати с собой спаниелей, пусть они побегают по саду, да и тебе не мешает подрумянить щечки! — сказала Анна ей, думая, что из-за своего эгоизма слишком долго продержала Джейн взаперти без свежего воздуха.
Генрих тоже заспешил, он был полон мыслей о предстоящем турнире, на котором хотел произвести впечатление на нескольких иностранных гостей и собирался пригласить их на крестины.
