короля сделать с ней? — тысячу раз задавала ей этот вопрос тетя, да и ее светлость тоже.
— Но Екатерина была вправе держать при себе своих друзей.
«За брата и других я с радостью перенесла бы тысячу смертей», — смело заявила тогда Анна в суде.
Как легко было сказать это на глазах у публики! Но когда предстояло умереть одной…
Она опускалась на пол, обезумевшая от страха, перед лицом неизвестной вечности… Анна неудержимо рыдала и вскрикивала, делалась слепой к чужому горю, видела только свое.
Понапрасну женщины пытались успокоить ее. Наконец, испугавшись, что она сойдет с ума, послали за Кингстоном. Анна бросилась и прильнула к нему.
— Неужели король сожжет меня? — спрашивала она дрожащими губами, наконец решаясь произнести слова, которые словно молотки стучали у нее в голове весь день.
Поскольку ему предстояло все это подготовить, он искренне надеялся, что этого не случится.
— Только не это — это не для королевы, — пролепетал он.
— Тогда меня ждет топор? — Анна потянула его теплую руку своими двумя холодными как лед, поливая ее горючими слезами. — Я слышала, что у палача иногда срывается топор…
Должна же она найти сострадание хоть где-то, никто не может идти неподготовленным. Она поднялась с достоинством, на которое только была способна. Ей стало легче, что вырвались на волю слова, которые она так долго удерживала.
— Уважаемый сэр Уильям, прошу вас, пригласите ко мне священника, я хочу, чтобы слово Господне находилось в моей часовне. — Она умоляла его, неосознанно в тяжелую минуту потянувшись к вере ее детства.
Когда выполнили ее просьбу, она часами стояла на коленях перед телом Христовым, повторяя вновь и вновь старые знакомые молитвы, время от времени вставляя в них слова, исторгнутые из глубины сердца.
— Как я хочу, чтобы Джокунда, которая была мне больше, чем мать, увидела меня сейчас!
— Если б я могла увидеть Мэри Тюдор и вымолить у нее прощение перед смертью!
— Бог милосердный, как ты выдержал распятие, помоги мне, помоги мне выдержать встречу с топором. И если это в твоей воле, не допусти, чтобы ужас этот коснулся меня!
Только сейчас Анна поняла, в чем заключался смысл ее неосознанных страхов, подчас накатывавших на нее, окутывавших мраком ее блистательные победы, заставлявших хвататься за горло в попытке снять удушье.
Когда она наконец вышла из часовни, то усадила леди Кингстон в свое кресло.
— Я хочу, чтобы вы сыграли роль принцессы Мэри, чтобы я могла публично попросить прощения, как я бы сделала, если б она была здесь, — объяснила Анна.
В полном раскаянии, не обращая внимания на то, что они подумают, Анна опустилась на колени перед женой коменданта и в слезах призналась в каждом ничтожном притеснении, которое она допустила по отношению к падчерице, в жестокости, к которой она склоняла короля.
— И я призываю тебя перед лицом Господа Бога, и ты ответишь за это на суде Божьем, чтобы ты отправилась к Ее Высочеству Мэри, встала перед ней на колени, как я встала перед тобой, и попросила прощение за все зло, которое я причинила ей. Только тогда моя совесть обретет покой.
И будто ее страстные молитвы были услышаны. Когда Анна поднялась после принесенного покаяния, она увидела Кингстона, который сообщил, что страдания ее будут облегчены.
— Франциск Валуа, — сказал он, — посылает вам из Парижа своего палача: у него секира острее, и он более опытный в такого рода делах.
Следовательно — не будет этого нелепого, грубого топора.
И Анна тут же с теплотой и благодарностью подумала о Франциске. От него пришла помощь, которую она даже представить не могла, проводя в раздумьях длинные бессонные ночи.
Но Уайетт, возможно, представил. Поскольку он часто бывал там по государственным делам, то ухитрился передать записку с другом. И Франциск, который не мог ни вмешаться, ни заставить Генриха изменить свое решение, вспомнив маскарад во дворце в Кале, Георгия и дракона, предложил Генриху цивилизованную секиру для его бойни.
Это был для Анны последний, странный подарок от Валуа.
Она всегда нравилась Франциску. Он никогда не видел ее поникшей или растерянной, борющейся за восстановление жизненных сил после рождения ребенка. В его памяти она останется навсегда такой, какой он видел ее в последний раз, — необыкновенно желанной, купающейся в любви Генриха, вызывающей восхищение мужчин, становясь еще более прекрасной. Темноволосой Венерой прозвал он ее.
Даже теперь мысль о нем вызвала таинственную улыбку на губах Анны. Глаза ее по привычке заблестели и сузились. Но она тут же взяла себя в руки. К чему теперь предаваться мыслям о плоти? Теперь, когда ее тело скоро будет изуродовано. Нужно смиренно благодарить Бога и думать только о доброте короля Франции.
— Тогда мне не будет больно. — Все, что смогла сказать она, улыбаясь Кингстону. — Шея у меня тонкая. Я могу обхватить ее одной рукой!
Слегка дурачась, она пыталась быстро переменить настроение окружающим ее людям, заставить их повеселиться.
Но порой ее покидала храбрость.
Среди потока ужасных дней один был особенным — светило яркое солнце с раннего восхода и до позднего заката, была середина мая, Англия пропиталась насквозь запахом летних цветов, но Анна, которая так любила красоту природы, не замечала столь непостоянное пышное зрелище — не испытывала ничего, кроме безумной душевной муки.
Настал день, когда из-за нее должны были умереть пятеро мужчин. Наступил день, когда должен был умереть ее брат.
Целый день она и Маргарэт провели стоя на коленях, крепко сцепив руки: они молились и молились, изредка прерывая молитвы глупыми воспоминаниями, словами, которые разрывали сердце. И хотя толпы народа уже собрались на Тауэрском холме, чуть забрезжил рассвет, душой и сердцем они возвращались в Эллингтон и Хевер.
Они предавались воспоминаниям, пока не раздались гулкие шаги стражников, которые медленно и торжественно ступали по каменным плитам крепости, и не донеслись до них монотонные звуки молитв, которые читали священники на латыни. Затем звякнули ворота. Губы женщин перестали двигаться, ухо ловило каждый звук, стараясь узнать, что происходит.
Ропот пробежал по толпе зевак, собравшихся поглядеть на смерть, словно на представление — этот ропот потрясенных людей был более зловещим, чем любые крики ужаса.
Резкий звук отрывочных команд — мертвая тишина мучительнее звуков. Затем выстрелы пушек, прокатившиеся эхом от стены к стене.
Пять отдельных залпов нарушили зловещую тишину, и с каждым залпом Анна сгибалась все ниже и ниже — она умирала вместе с друзьями.
Вскоре заботливо окутанная наступившей темнотой на подъемном мосту скорбно проскрипела телега, въезжая во двор. Анна и Маргарэт не смели подняться и посмотреть в телегу.
Там, на Тауэрском холме, были сражены навечно молодость, грация и мужественная красота. Там с безразличием оборвали подающие надежды таланты, веселье, жизнерадостность и любовь.
Вдали погасли последние лучи заката, и далекие родовые поместья погрузились во тьму — сегодня они осиротели со смертью своих старших сыновей.
— Пустите меня! Пустите меня, я должна умереть вместе с ними, мое чрезмерное честолюбие стало их погибелью! — кричала Анна. — Я посмотрю им в глаза, я буду храбрее.
— Это зрелище не для дамы, — отвечали ей стражники.
Но придет час, когда она выйдет на Тауэрский холм и предстанет перед пристальными взорами толпы. Возможно, это будет завтра…
Какая жестокость, что она должна ждать и идти на смерть одна!
Арабелла состроила глазки капитану стражников и сумела выпытать новости об их конце.
— Уэстоны богаты, и Фрэнсис выглядел красавчиком. Его мать — вдова; она предложила королю
