качался, чтобы доказать мне, что он не боится. Самолетик штопором упал во двор, кто-то поднял его и выбросил, наверно, как раз поддатый Моммсен.
Я встал на цыпочки и принялся выуживать самолетик-находку из контейнера, стараясь не запачкаться. Получилось не сразу, но в конце концов я подцепил его и смог получше рассмотреть. Никакой грязи на нем не было. Я постучал по обломанному концу крыла, потом положил значок в карман брюк и ухмыльнулся. Оскар безумно обрадуется, когда я возвращу ему его вещицу! Он ее наверняка уже ищет.
Потом опять наверх на третий, где меня уже ждал дневник. Сейчас я предвкушаю замечательный вечер с фрау Далинг и ленивчиками! Для этого мне, конечно, придется снова подниматься наверх, а потом снова спускаться вниз.
Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!
Уже почти среда. Спецвыпуск новостей
Примерно десять минут назад обе руки Микки-Мауса показывали на двенадцать. Так что сейчас уже за полночь. В заднем доме только что пошевелилась огромная темная-претемная тень, я в этом совершенно уверен. Поэтому я переехал из моей комнаты в гостиную, в размышлительное кресло.
Все лампы включены, но даже если бы они были выключены, луны в окне не видно. Снаружи непроглядная ночь. Порывы ветра шевелят ветки деревьев, шуршат листьями и бросают моросящий дождь в стекла.
Я взял с собой одеяло и накрыл им ноги. Я сижу перед компьютером и печатаю мой дневник. Нужно сразу записать, что произошло сегодня вечером, иначе я совершенно точно не смогу заснуть. И мне нужно разработать план.
Если б я только мог думать быстрее!
Фрау Далинг ни о чем не знает.
Если позвонить маме, она только встревожится.
Мне не на кого надеяться, кроме как на себя.
Мне очень-очень страшно.
Незадолго до полвосьмого я пошел наверх. Не хотелось пропускать «Вечернее обозрение». Ну хорошо, на самом-то деле мне не хотелось пропустить ленивчики, но — «Вечернее обозрение» звучит не так прожорливо.
Я нажал на звонок у двери фрау Далинг. Никакого ответа. Я прижал ухо к двери и внимательно прислушался. Ничего. Тут я вспомнил: фрау Далинг и я видимся почти исключительно по субботам, когда у нее выходной, и я совсем забыл, что на неделе она работает до восьми. Ее и не может быть дома. Наверно, сейчас она еще стоит за прилавком в мясном отделе и нарезает последние шницели. Иногда я все-таки такой балда!
Этажом выше кто-то чем-то шуршал на лестнице. Послышалось веселое посвистывание. От Фитцке таких звуков доноситься не могло, он совершенно точно самый невеселый человек на нашей планете. Дверь захлопнулась. Наступила тишина.
Я пошел на пятый. На лестничной площадке стоял синий мусорный мешок, полный. Полоски обоев выглядывали наружу и пластиковая пленка, заляпанная краской — красной, желтой и оранжевой. Ну разве это не счастливый случай! Бюль был дома, а у меня было полчаса времени. Если я все ловко проделаю, он обязательно впустит меня к себе в квартиру.
Когда я позвонил, Бюль открыл сразу. Все было на месте: и его замечательные белые зубы, и черные волосы, и шрам на подбородке. Он удивленно рассматривал меня. Почти озабоченно.
— Рико! Что-то случилось?
Почему почти все люди, если к ним в дверь позвонит ребенок, сразу спрашивают, не случилось ли чего?
Я покачал головой и протянул ему руку.
— Добрый вечер! Меня зовут Фредерико Доретти. Я…
— Э-э-м-м… Я знаю, как тебя зовут.
Вот так и знал, что он встрянет! Некоторые люди даже десять секунд не могут подержать язык за зубами, а то, что я собирался сказать, было почти таким же трудным, как «Обеспечение безопасности с упором на контроль за установкой».
Где-то у меня в голове сам собой переключился маленький переключатель и запустил лотерейный барабан. Мне стало неприятно жарко. Я опустил руку. Рукопожатие отменяется. В конце концов, просто невозможно одновременно сконцентрироваться на всем сразу, а до сих пор «речь» про меня всегда произносила мама.
— Меня зовут Фредерико Доретти! — громко повторил я. — Я — необычно одаренный ребенок! Поэтому я могу, например, ходить только прямо и мало что замечаю вокруг себя!
Я говорил все быстрее.
— Но зато я люблю смотреть квартиры другихлюдейможномневойти?
Сердечные поздравления, Рико! Больше всего мне хотелось тут же развернуться и пулей убежать. Если бы десятью секундами раньше человек знал, как глупо он будет выглядеть десятью секундами позже, он бы точно не стал говорить или делать некоторых вещей. Ну а я сделал и сказал.
— Необычно одаренный?
Брови Бюля съехали к середине лба.
— Это значит, что я хотя и могу много думать, но не очень быстро, — выдавил я следующее объяснение.
— Оооо-кеееей… — сказал Бюль очень медленно.
— Но это, вообще-то, не значит, что я глупый. Например, Луна находится на расстоянии трехсот восьмидесяти четырех тысяч четыреста одного километра от Земли. В среднем.
— Понимаю…
Снова очень медленно.
— Позавчера я этого еще не знал и, наверно, скоро снова забуду. Потому что иногда у меня из головы что-то выпадает, только я не знаю заранее, что и откуда.
— Хм, ну раз так…
Теперь Бюль улыбался, и это была дружелюбная улыбка. Он распахнул дверь.
— Давай, заходи.
Между прочим, давно уже пора!
Я протиснулся мимо него, и он закрыл дверь. В нос мне сразу ударил запах краски. Повсюду в коридоре штабелями стояли картонные коробки, некоторые закрытые, другие раскрытые.
— Надеюсь, небольшой беспорядок тебя не смутит, — сказал Бюль. — Переезд, ты же понимаешь.
Я великодушно покачал головой. Это ничего, главное — чтобы он привык к порядку, если соберется жениться на маме.
Дверь прямо около меня была открыта, и я туда вошел. Это была гостиная, и выглядела она так, как будто там проживала сама зима, собственной персоной. Ковра не было, а только паркет, покрашенный в белый цвет. Стены тоже белые, и полки. Они были заполнены только наполовину, на них стояли и лежали книги и компакты. Нигде не видно картинки или плаката, нигде никаких миленьких безделушек- финтифлюшек, как у фрау Далинг или у нас в квартире. Белый кожаный диван, перед ним стол. На раскрытой газете «Бильд» стоял пустой стакан. Дно у него было мокрым, и от этого край газеты волнился, как раз на голой груди какой-то девахи. Жирными буквами было напечатано, что ее зовут Синди, ей двадцать два года, по профессии она парикмахерша, а живет она в районе Берлина Хоэншенхаузен.
Больше я на таком расстоянии не смог ничего прочитать. Нет, ну вообще! Бюль, значит, рассматривает этакую гадость! Еще на столе был разбросан разный хлам: карандаши, записная книжка,
