последняя пара — мужик, стриженый ежиком и с брюшком, и его дама — благоразумно решили поэкономить силы и ушли расслабленной походкой около часа.
Пустынно.
Ночной уже прохладный ветерок трепал тенты торговцев ракушками и деревянными поделками и волосы нашего героя, который решил прогуляться по набережной перед сном. Теперь он шел навстречу редким парочкам и вдруг выбрел на одинокого саксофониста, подростка лет одиннадцати-двенадцати. В геометрическом центре набережной параллельно прибою, шумевшему где-то рядом, лилась мелодия бессмертного Brubeckа, намекая, что если вам не хватает джаза… Перед пареньком, почти скрытым огромным желтопузым саксом, лежала открытая холщовая сумка. Надсмотрщика его не было видно. Виктор подошел и бросил в сумку бумажку в две гривны. Мелодия плавно закончилась.
— Привет, юноша. Как бизнес?
— Вяло. Джаз непопулярен.
— А когда он был популярен?
— В двадцатые — начале тридцатых.
— И ты помнишь такие времена? Ты б еще Наполеона вспомнил.
— Хорош подкалывать.
— Да ладно, не обижайся. Тебе бы пойти на зарплату в какой-нибудь кабак. Все лучше, чем здесь торчать.
— Я свободный художник, к тому же «Мурка» на саксе не звучит.
— Ага, и цербер твой тебя не пустит. Его ж пошлют на второй день, импресарио, блин.
— Дядя Марк неплохой, просто вино вошло в его обмен веществ. Без литра — вещества не обмениваются.
Виктор расхохотался.
— Что-то мне сегодня на умных подростков везет.
— На кого же еще повезло?
— Да так…
Тут рядом негромко просигналил автомобильный гудок и, объезжая запоздалых велорикш, мимо совсем близко прошуршал «Опель», цветом темного металлика. В нем — наша знакомая, демонстративно направившая взор в море. А также какие-то мрачного вида «пацаны». Небритые.
«Да она преследует меня сегодня».
— Вон, кстати, эта девица.
Саксофонист — по секрету, его зовут Федор — вдруг дал на саксе несколько режущих ухо, каких-то вульгарных звуков. «Ах эти желтые ботинки… фа-фа… Шагают быстро по асфальту… пап-па…»
— А причем тут мои ботинки? — Виктор взглянул на свои ноги. Он опять был в кедах. Вообще, во все поворотные или близкие к таковым моменты жизни, он почему-то оказывался в кедах. И это, в основном, было кстати — в случае драки или бегства он давал сто очков людям, обутым в сланцы. За одним, правда, исключением — смотри пример с алкоголем.
— Хэ-хэ, главная мысль — дальше. Помнишь, что было дальше?
И он заиграл еще пронзительнее и, если так можно сказать про игру на саксе, развязнее. «И ты опять идешь пешко-ом… пап-па… Я мимо проезжаю в „Чайке“!»
— А-а, вон ты о чем… «Опель», пожалуй, покруче «Чайки» будет. Я, между прочим, не знаю даже ее имени, не говоря уже про отчество и рост-вес. Так, вздорная какая-то девчонка.
— У-у, парень, ты много потерял. Эта семья здесь постоянно отдыхает. Ее зовут Нина, фамилию все равно не выговоришь, они грузины, вроде. А может, абхазы, кто их там разберет. Она — единственная дочь в семье, а эти — в машине — ее братья. То ли коммерсанты, то ли бандюки, машину сам видел.
— Угу, прямо Капулетти.
— Ты поосторожнее с ними, вспыльчивый народ. Чуть что — за кинжалы хватаются. Ну и честь сестры, сам понимаешь, для них — святое.
— Один — один, удачно подколол.
«Значит — Нина. Глупая девчонка. Надо и в самом деле подальше от них держаться. Никаких дел и, упаси Боже, трений с бандюками — принцип».
— Когда джем-то играть будем? А, Федор? Какой ты джазмен, если джемы не играешь.
— Да я бы, сам понимаешь… Но дядя Марк…
— Пошли ты его, добрый совет, заездит он тебя.
— Ага, «пошли». Сакс-то его. Отберет и все, наигрался я.
— М-да, сложно. Как сложно все. Думать буду. А ты не унывай. Адиос.
— Ага, до свидания.
Он закинул гитару на плечо и пошел. Не спеша, вразвалочку пошел к своему коммунальному ночлегу.
Одна мысль, одна мысль не давала покоя.
«Все здесь так же, как было. Солнце, море, красивые женщины на пляже. Вот только белой гвардии уже нет».
Она проснулась поздно.
Поняла, что поздно, выглянув в окно — стена дома напротив вся залита солнцем, а она часов до десяти в тени. Стена эта — удачная копия под прошлый век, облицована так, словно сделана из ракушечника. Да и весь переулок будто пришел из девятнадцатого века — рассохшиеся двери в полуподвал, разбитая дорога с канавами от дождя и остатками мусора, авось, растащат куда. На дороге трещат и шевелятся от жары камни, того и гляди, из-за угла выедет на коне какой-нибудь кунак Шамиля…
Она вышла на крыльцо и сразу будто нырнула в жару. Дом со старыми толстыми стенами хорошо сохраняет прохладу, а здесь жара-а… Она потянулась, невольно подразнив какого-то хлопца в милицейской форме в окне дома, со стенами будто из ракушечника. Хлопец, выпучив глаза, плотоядно сглотнул. В доме напротив была милиция, правильнее мылыция. Она грациозно сбежала с крыльца, вид с него был невыносимо скучен. Одни крыши, да провода, да синие окна почтамта чуть дальше. Милиционер этот в окне еще, хохол или русский. Русский…
Она вдруг вспомнила. Вспомнила, как он смеялся, первый русский, который ей понравился, с нерусской душой, он оказался, как все они. ОН СМЕЯЛСЯ. Дурак, какой дурак. Она сжала кулачки, зашла в летнюю кухню и больно ударила холодильник. Он доверчиво открыл дверцу. Достала сок и чебурек на блюдце. Мать уже два часа как работает, жарится вместе с чебуреками в маленькой задымленной комнате. Каждый раз, когда приезжают двоюродные братья, они говорят ей — возьми отпуск, у нас есть деньги, все покупают сами — еду, вино. Отдохни хоть немного, говорят ей. Но мать работает, она гордая, не хочет, чтобы племянники кормили ее и дочь. К тому же знает, что сезон кончится и все, чебуреки есть будет некому, надо успеть заработать. И она обычно помогает матери, вот только когда братья приезжают, у нее есть пара недель каникул. Покупаться в море, покататься с горок в аквапарке, у братьев так много денег.
Вот таким образом Федор и обманул Виктора. Он был наблюдательным подростком. Видел каждое лето Нину в богатой машине вместе с ее полукриминальными родственниками. В другое время не видел — он не покупал чебуреки, слишком дорого. А что в жизни нигде не пересекался… Дык, молод ишо, опять же на джазе своем «завернут». Бывает, одним словом.
Так всегда было до этого лета… Она загулялась допоздна — не слезала с каруселей. Братья отправились «по делам», знаем мы эти «дела». Нина бежала по Кипарисовой аллее домой, усталая и счастливая. И вдруг остановилась у низкой ограды какого-то кафе. Под непривычно грязные какие-то звуки гитары, человек с закрытыми глазами пел гортанным голосом песню по-испански. И от песни пахло горячим ветром, обжигающей пылью дороги и солнцем, что сгустком раскаленной лавы прожигало горизонт. Заливая все огненно-красным светом. Ее поразило не то, что она как бы по запаху видит андалузский пейзаж, а шея этого человека. Напряженные мускулы шеи и бисер пота на лбу. Настолько он был внутри песни, что даже когда допел и открыл глаза, взгляд его еще пару минут был где-то далеко, далеко. Она узнала у бармена, что человека зовут Виктор, что пить он совершенно не умеет, но народ неплохо идет на него, и хозяин прилично имеет с этого псевдолатиноса с грубыми чертами лица.
— Так он…
