роли. Она давала объяснения холодно, но совершенно прилично. Без всякой тенденции.
— Вот эта комната служила приемной. Вот целый ряд картин, изображающих батальные сцены. Это победа русских при…
Следовали имена и даты.
— Вот этот длинный коридор весь увешен сподвижниками Александра II. Это…
Она перечисляла, называя главнейших.
— Вот комната, где принимал Николай I. Прием был стоя. Сравнительно с последующими приемными она отличается холодностью и торжественностью. Строго выдержана в стиле.
— Вот приемная Александра И. Она носит уже более интимный характер.
И так далее в этом роде, холодные, заученные, бесстрастные, более бесстрастные, чем рассказ любого гида в любой стране, лились эти указания, ясные и вразумительные.
Шедшая за ней горсгь людей, в которой были мужчины и женщины разных возрастов, от молодежи до пидстарковатых, не позволяла себе никаких апострофов.
Что они думали? Кто их знает. Привыкли молчать в СССР.
Покои менялись один за другим. Прекрасные в своем роде, часто непонятные с точки зрения современной роскоши.
Вот эта маленькая комната без света служила столовой Николаю I. В любом сильнобуржуазном доме в эпоху, предшествовавшую революции, такой столовой не потерпели бы.
Эти комнаты, указывавшие на скромную личную жизнь государей и в особенности государынь, производили некоторую сенсацию среди окружавшей нас горсточки людей. Произносились не особенно ясные междометия, смысл которых был, однако, очевиден: не того ждали.
Морозный воздух, который был холоднее, чем на дворе, сменился приятной теплотой отапливаемого помещения. Мы вошли в личные покои последнего Государя. Они по жестокой иронии охраняются его убийцами с особой тщательностью.
И внимание горсти людей как-то повысилось, обострилось.
Они стали еще тише, впечатлительнее. Трагизм недавнего мученичества веял в этих комнатах.
Здесь был чудный кабинет, кабинет-библиотека покойного Государя, весь выдержанный в темных тонах, где над превосходным камином толпились нарядные шпалеры кожаных книг. И, кажется, это только одна комната, которая могла претендовать на звание «царских апартаментов».
— В покоях Николая II и Александры Федоровны нет особо ценных вещей: все это вещи интимные, которые имели ценность только постольку, поскольку они были им дороги. Здесь сохранились перья и ручки, которыми писал Николай II, это бювар Александры Федоровны. Это — коллекция пасхальных яиц, которые она получала в подарок…
Так, ледяной струей, журчала барышня.
Было нечто в высокой степени тяжелое в обнаруживании этих интимных комнат, так сказать, перед могилой, еще свежей. Чуткая к этого рода вещам русская душа это понимала. Ни одного скверного вопроса не сорвалось в этих комнатах.
Когда мы проходили мимо большого бассейна для купанья, единственная роскошь, которую, кажется, позволял себе покойный Государь, мой спутник показал мне винтовую лесенку, убегавшую вверх. И зашептал мне на ухо:
— Вот там есть комната, где этот прохвост Сашка Керенский жил…
Из теплых покоев последнего Государя мы еще раз вернулись в величественный холод Николая I. Это была дивная зала с превосходными вазами. Из яшмы, кажется…
И затем — конец, опять вниз и сняли сандалии.
— Ну, еще и в Эрмитаж зайдем, чтобы все увидеть.
Огромные троглодиты из зеленого мрамора все так же поддерживали тяжелый фронтон Эрмитажа.
Мы погрузились в этот океан искусства.
Рассказывать Эрмитаж бесполезно. От Египта до Репина здесь есть, кажется, все, что оставило свой след в истории человеческой культуры.
Но, действительно, удивительно, каким образом все это уцелело во время «жестокого и беспощадного русского бунта». Что же, русский народ оказался слишком культурным или, наоборот, дико невежественным? Сознательно ли он пощадил это сокровище или только потому, что не понял ценности «жемчужного зерна»?
Говорят, что многое тут раскрали. Может быть. Но это нужно знать. Человека же, который поверхностно знаком с Эрмитажем, может только подавить неисчислимость собранных русским абсолютизмом и пощаженных русским бунтом сокровищ.
Ведь даже сохранилась зала, сплошь наполненная драгоценными перстнями! Это, кажется, не трудно было разобрать, что деньги стоит. Как же не украли?
Если бы своими глазами не видел бы, не поверил. Правда, в этой комнате тихонечко, но внимательно, притаился человечек у телефона. Он, по-видимому, висит на трубке всегда, чтоб в случае чего сейчас же дать знать в караул, который, как говорят, где-то сидит внутри.
По всем залам Эрмитажа видны стайки экскурсий. Это водят детей под присмотром руководителей. Воображаю, что они там врут несчастным ребенкам! То же, вероятно, что и иностранцам. Что, мол, все это собрал для деток добрый дедушка Владимир Ильич, отнял у гадких людей — буржуев, которые за завтраком кушали бедного рабочего, а за обедом бедненького крестьянина…
Но ребеночки-то в Триэсерии шустрые, пожалуй, разберутся…
Целый день у меня ушел на эти музеи. А обедать я при» гласил своего милого спутника «к себе».
Это звучит гордо, не правда ли? Но «у меня», в гостинице, нашлась весьма приличная зала, сплошь крытая хорошим старым ковром, с уютными столиками под мягко-нарядными абажурами и золоченой мебелью, потрепанной, но стильной.
Здесь мы мирно, не шикарно, но доброкачественно пообедали за полтора рубля. Был хороший суп с пирожками, рыба, какая-то дичь. Лакей был весьма приличный, хорошая сервировка, а салфетки, очевидно, краденные из какого-то дворца.
За соседним столиком обедали какие-то две декольтированные дамы в черных шелковых платьях. Это, очевидно, были искательницы приключений еврейского рода-племени. Мой спутник, демонстрирования нравов для, заговорил с ними и скоро узнал, что они помещаются в этой же гостинице, в таком-то номере. Но я был строг и презрителен, как и подобает правоверному коммунисту, печально отживающему свой век среди современного Ваала. Впрочем, это имело совершенно неожиданный результат. Младшая, наклонившись к старшей, сказала тихо, но так, чтобы я слышал
— Мне ужасно нравится этот бритый: у него такое сквер ное лицо…
