— Духи смерть, — упрямо сказал остяк.
Когда обе ямы были готовы, дружина собралась для погребения. Прочитали молитву, поставили сбитый из двух бревен крест. Ермак обвел людей тяжелым взглядом.
— Теперь поняли? Никого не жалеть, только так Сибирь нашей станет. — Он подошел к Пете и повелительно кивнул на лежавшего головой на скале остяка.
— Отродясь я свой меч убийством безоружного не пятнал, — заходив желваками, негромко ответил сотник. — И тебе, атаман, не пристало, не палач ты, а воин.
— Язык прикуси, сотник, — прошипел Ермак, и повернулся к дружине. — Есть охотники?
Несколько человек выступило вперед. Петя подумал, что, кроме него и Ермака, вряд ли кто сможет с одного удара отрубить голову человеку.
Серый, плоский камень и земля вокруг были залиты кровью, кого-то уже рвало в кустах, а меч все поднимался, опускаясь в зияющую рану. Темные, узкие глаза продолжали жить. — Петя не выдержал, достал меч, отогнал очередного горе-добровольца.
Голова пленника покатилась по каменистому откосу в ущелье.
Ермак натянул поводья. «По коням!».
Они ехали рядом и после долгого молчания атаман сказал: «Ты, если со мной что случится, отряд обратно приведи. Ну и там, — он показал рукой на восток, — помни, коли кто ранен тяжело, даже я, то мы их обратно не берем».
— Коли ты будешь ранен тяжело, я во главе дружины встану. А я раненых на поле боя не оставляю, атаман.
Ермак, ничего не ответив, направил коня в голову отряда.
Перед ними простиралась огромная, покрытая вековым лесом равнина. Темной зеленью переливались деревья, в рассветном голубеющем небе кружили черные стаи птиц.
Петя подъехал к Ермаку, кивнул на восток, туда, где вились дымки костров.
— Вижу. Ты посчитал, сколько их?
Петя прищурился.
— Десятков семь, и это только то, что деревьями не закрыто.
— Там, конечно, бабы, дети, но ведь это те же десятков семь воинов, — Ермак хмыкнул. — В Чердыни говорили, что нет у остяков мечей, только луки со стрелами, да копья. И безлошадные они.
— Однако целятся метко. Как будем подходить, надо хороших лучников вперед пустить, меня, например. Ежели с седла стрелять в человека, что на земле стоит, то у нас выигрыш будет.
— А если они в деревьях спрячутся?
— Все равно мы быстрее будем.
— Добро, бери с десяток тех, кто стреляет получше, и поезжай. А мы за вами. Может, и не придется нам мечи обнажать.
Воронцов коротко кивнул и подозвал к себе дружинников.
— А я тебе говорю, — мать чистила рыбу, и Тайбохтой по движениям скребка понимал, что она в ярости, — женщину тебе надо. Сыновей у тебя нет, а надо, чтобы были. С этой, — старуха сплюнула в костер, — ты два года прожил, и что? Дочь из-под нее, и ту не получил.
Зачем отпустил ее? Она хорошо рожает, я сама видела, следующим летом тебе бы сына принесла.
Тайбохтой поворошил дрова в костре.
— Она до конца моей никогда бы не стала. Тот, — он кивнул в сторону гор, — у нее всегда в сердце будет. Ты присмотрись, у кого дочери с кровями уже, я выберу.
Мать подозвала собак и кинула им рыбьи головы.
— Возьмешь целую, — проворчала она, — чтоб только на тебя смотрела. А эта лиса лисой и останется, что ни делай.
Тайбохтой прислушался, сделал матери знак замолчать. Через пару минут быстро встал.
«Уходить надо. Люди сюда едут, много, на лошадях».
— Не успеем. — Не дрогнув лицом, старуха вглядываясь в едва заметные черные силуэты всадников на горизонте. — Три сотни человек у нас всего. Поднимай воинов, пусть отцы забирают сыновей, и уходите.
— Нет!
Мать резко повернулась к нему, молнии били из ее яростных глаз.
— Уходи! Где ты воинов возьмешь, если вы сейчас все поляжете? На юг идите, найди там людей, и вместе против них — она махнула рукой на закат, — поднимайтесь. Иди, сын — она легонько подтолкнула сына. — Это все она, рысь твоя. Маленькая, слабая, а как заснули мы, она горло нам и порвала. Говорила я тебе, не отпускай ее. Хоть и прикормил ты ее, хоть она и дитя принесла, но душа ее всегда там была, где солнце садится.
Тайбохтой потемнел и без того смуглым лицом.
— Не могла Локка этого сделать.
Старуха на мгновение привлекла его к себе.
— Прощай. Я поклонюсь за тебя духам.
Мужчины несли на руках малолетних сыновей, тех, что постарше шли рядом со взрослыми.
Вождь посмотрел на свои пустые руки и внезапно понял, чего просила Локка в женском святилище.
— Ты знала, — прошептал он. — Локка, лиса моя. Что ты дала Ыленте-Коте, чтобы родить дочь, а? Какую жертву?
Не доезжая сотни саженей до стойбища, Петя придержал коня. Было невыносимо тихо, не лаяли собаки, не плакали дети. Над чумами курились дымки, у костров сушилась на веревках одежда.
Петр Воронцов вдруг почувствовал, как холодеют пальцы. Он всегда был уверен, что Марфа рядом. Два года, горько подумал он и тут же заставил себя вспомнить тот лондонский разговор со Степаном, когда Петя был еще семнадцатилетним мальчишкой.
—
—
— Мне все равно, — прошептал Петя, и направил коня в сторону стойбища.
— Да что они тянут? — Ермак нетерпеливо вглядывался в равнину. — Я ж велел знак подать. А-а! — махнул он рукой и обернулся к дружине.
Петя обернулся и увидел мчащихся коней.
— Нет, нет! — замахал он рукой, но было поздно.
Дружинники рассыпались по стойбищу, протыкая мечами покрышки чумов, выволакивая наружу плачущих женщин и детей.
— Тут бабы одни, — сказал Ермак, подъехав к Пете. — Вот же, — он выматерился, — увидели они отряд, и воинов увели. Не догнать их.
Петя спешился.
— Пойду гляну, может, они где в засаде затаились.
— Постерегись, сотник, — озабоченно бросил ему в спину Ермак.
Старуха сидела на пороге чума, скрестив ноги. Увидев Петю, усмехнулась, трудно подбирая слова, кивнула: «Живой…».
— Где она? — Петя достал кинжал.
Пусто смотрели темные глаза. «Умерла».
Петя опустился на колени и остервенело воткнул клинок в эту проклятую, пропитанную кровью и смертью, землю. Злорадная тень прошла по лицу старухи. «И твое дитя с ней».
Пете показалось, что он ослышался, и в этот миг старуха как-то странно, будто торжествующе, оскалилась, схватилась за горло, захрипела, повалилась на спину. Из горла торчала стрела.
— Совсем сдурел? Кто позволил? — рявкнул Петя на подошедшего дружинника. Тот непонимающе
