принято требованиями вежливости.
— Мерзавец, — пробормотал он и пустил своего коня рысью за ними. Карета остановилась у ее лондонского дома, она быстро взбежала вверх по ступенькам, и обернулась: «Я вам напишу, дорогой Чарльз», — услышал Петя ее мелодичный голос.
— Буду ждать, моя милая Марта, — ответил банкир и Петя подавил в себе желание потянуться за шпагой.
Он дождался, пока Симмонс уедет, и погаснет свеча в окне ее опочивальни, и повернул коня в сторону церкви Святой Елены.
Петя уже засыпал, — несколько раз перевернув подушку, сжав зубы, изо всех сил стараясь не думать о ней, — как услышал скрип открывающейся двери. Он тихо, быстро наклонился, и поднял с пола свой кинжал.
— Ты что тут делаешь? — удивленно спросил Петя, глядя на старшего брата, что стоял в дверях.
— Золото привез, процент свой с последнего рейса, — хмуро ответил Ворон. «Не ходить же мне с ним по Лондону. И переодеться хотел — мы на травле медведей были, в первом ряду, вся рубашка кровью забрызгана. Хоть там и ко всякому привыкли…, - он осекся и поставил подсвечник на стол.
— Когда пришел? — Петя протер глаза и опустил кинжал.
— Две недели назад. Я все это время на верфи провел, там, если не так что пойдет, сейчас — в море не поправишь потом, надо проследить. А ты, Петька, я смотрю, — брат ехидно кивнул на клинок, — в своих Нижних Землях совсем прекратил людям доверять. Тут запоры на всех дверях, центр города — а ты с кинжалом под рукой спишь.
— Ко мне раз в месяц наемных убийц посылают, — Петя встал, и налил себе вина, — ты бы тоже так спал, на моем месте.
— А ты зачем в городе? — удивился Ворон. «На складах, что ли, был?».
— В театре, — Петя подошел к окну и увидел косое полукружие луны над крышей Святой Елены. «Отсюда до ее дома — четыре квартала, — вдруг подумал он, и представил себе ее — мирно спящей, с рассыпавшимися по простыне бронзовыми волосами.
Тогда, у костра, она устроилась в его руках, — было так удобно, как будто бы Господь и задумывал сотворить их друг для друга. Обнимая ее, касаясь губами стриженых волос, уже в полудреме Петя все еще пытался ее поцеловать — сколь бы не было рядом Марфы, сколь бы она ему ни принадлежала, — «мне всегда будет ее мало», — подумал тогда Воронцов.
— Марфа жива, — вдруг сказал он брату, так и не повернувшись. «Жива, здесь она, в Лондоне».
Ворон, не говоря ни слова, тоже выпил и сел за стол — пересчитывать деньги.
— Степа, ты не слышал меня, что ли? — закричал на него брат.
— Не ори. Очень хорошо слышал, — ответил Ворон. «Видишь, — он показал на горку монет, — во что мне твоя Марфа обошлась. Сто золотых, между прочим. Пятьдесят — Фрэнсису, и столько же — молодому Рэли.
— Да ты что, издеваешься надо мной? — побледнел брат.
— Отнюдь, — Ворон спрятал деньги в кошелек, и, отперев большой железный шкап, сложил туда остальное золото. «Встретил я Марфу сегодня, на том берегу. То-то я думал — где я ее видел, эту даму? А вот оказывается, где — Ворон тоже выпил, — в Колывани, как она еще шестилетней была.
— Ну что я тебе могу сказать, Петенька, — дурак ты, что спишь тут один, а не с ней, где бы она сейчас ни спала. Или она с тем, высоким? Увели ее у тебя?».
— Это Симмонс, банкир, — вздохнул Петя, — она с ним по нашей работе в театр ходила.
— Ах, вот оно как, — иронично сказал Ворон, — ну, в этой девочке я никогда не сомневался. А сто золотых я, Петруша, проспорил, — брат помедлил, — потому что сказал, что она не замужем.
Теперь придется деньги отдавать. Или погодить мне немного? — красивая бровь чуть изогнулась. «А то, как я посмотрю, ты вроде ей муж, а вроде — и нет».
— Да ты, — Петя, уже не понимая, что делает, потянулся за кинжалом.
— А ну сядь, — прикрикнул на него Степан. «Она с тобой живет?».
— Да, в усадьбе, — устало ответил ему младший брат. «Мы на той неделе встретились. Нас Джон, — Петя вдруг улыбнулся, — повенчать хотел».
— Рассказывай, — приказал брат и придвинул к себе бутылку.
— Все на свете я сегодня пропустил, — пробормотал Степан, глядя на тонкую полоску рассвета, что поднимался над Сити. «Из-за тебя, Петенька, между прочим». Ворон посмотрел на три пустые бутылки, что стояли под столом, и сказал брату: «Все, спать. Позавтракаем на Биллинсгейте и поедем в усадьбу».
— Хорошо тебе таким спокойным быть, — зло ответил Петя, — не твоя жена с половиной Москвы и Европы…,-он не закончил.
— Не преувеличивай, — Степан зевнул. «И не раздувай пожар там, где его нет. Приедешь в усадьбу и ляжешь с ней в постель».
— Да она не хочет! — разъярился Петя. «Она надо мной смеется только!»
— А ты будто и не мужик, — сочно сказал ему брат. «Ты ж Марфу знаешь — рыдать и ползать у тебя в ногах она не будет, Вельяминова она, а не девка подзаборная. А что смеется — так тебе от этого еще сильней хочется, прав я, Петруша?»
— Ну, — хмуро ответил Воронцов.
— Дак вот тебе и ответ, — Степан вытянулся на кровати, — Марфа твоя баба умная, своих родителей дочь. Все, дай мне поспать, ради Бога, из Плимута сюда путь неблизкий.
— Но как, же мне теперь…, -Петя вдруг уронил голову на стол.
— Вот смотрю я на тебя, Петенька, и удивляюсь, — Ворон приподнялся на локте, — и смелый ты, и неглупый, и красавец, каких поискать, и язык хорошо подвешен, и богат, — что ты ноешь-то?
— Более того, — он усмехнулся, — и я рядом с тобой не маячу, понятно, что при мне любой мужчина себя неуверенно чувствует, кроме, пожалуй, нашего общего знакомого — даже мне еще до него расти и расти.
— Так чего тебе еще надо? Ты что, боишься, что она тебя с султаном этим сравнивать будет, или с как его там, Ермаком?»
Петя кивнул.
— Ну, вот и сделай так, чтобы не сравнивала, не мне тебя учить, — подытожил Степан и закрыл глаза.
— Сначала — к цирюльнику, — сказал Степан, когда они вышли из дома. Петя подставил лицо жаркому солнцу и спросил: «Зачем?»
— Затем, что ты будто в канаве ночевал, — ответил брат. «Хоть ты и помылся, и переоделся, — он оценивающе посмотрел на белоснежную льняную рубашку и вышитый золотом камзол, — а все равно, — вид у тебя, Петенька…, - Ворон покачал головой.
— Если б ты плохо спал, у тебя б тоже такой был, — обиженно заметил Воронцов-младший.
— Я бы плохо не спал, — Ворон свернул в переулок. «Я бы, в первый вечер, как Марфа вернулась, уложил бы ее в кровать, и не выпускал оттуда дня три. Так что я бы, Петенька, спал прекрасно, поверь мне — с такой-то, сладкой да гладкой под боком.
Брат хмуро молчал.
— Вот посмотри на нашего общего знакомого, — вдруг сказал Ворон, когда они уже подходили к лавке цирюльника, рядом с которой стоял высокий столб на бронзовом основании.
— Она ж его больше чем на двадцать лет младше, и у нее между ног, — поверь мне, Петруша, — вот уж действительно, вся Европа перебывала. А ему все равно. Более того, ребенка она ему родила, а не кому-то другому. Потому что если баба тебя любит, она ни с кем тебя сравнивать не будет — незачем это ей.
— А, может быть, она меня не любит, — горько сказал Петя, толкая тяжелую деревянную дверь.
— Вот же дурак, — пробормотал Ворон. «Зачем бы она к тебе поехала тогда, дом у нее есть, деньги тоже, дети — любой позавидует, какие. Ты-то любишь ее? — он вдруг остановился на пороге.
— Ты еще спрашиваешь, — Петя вздохнул.
— Ну и тем более дурак тогда, что ты сейчас здесь, а не с ней в постели, — Ворон похлопал брата по плечу и добавил: «Ну, ничего, я из усадьбы не уеду, пока не удостоверюсь, что у вас все в порядке».
