молчала, только грустными, красивыми глазами глядела на девочек.
— Пойдемте, милые, — вдруг встала царица с лавки, — хотите котяток посмотреть, и себе забрать какого-нибудь?».
— Ой, очень, спасибо, государыня, — смутилась Лиза, поклонившись.
— Ну как? — тихо спросила Марфа, когда девочки вышли вслед за царицей.
— Благословение Господу, Марфа Федоровна, — перекрестилась Годунова, — крови были и прошли, не понесла я, помогают ваши травы-то.
— Конечно, — Марфа улыбнулась, — средство старое, от предков наших. Ну и пей спокойно, отдыхай, поправляйся — коли баба, измотана, она и зачнет если, то не доносит, сама знаешь. А вернется твой муж из Новгорода к концу лета — и бросишь.
Годунова внезапно потянула с пальца жемчужное кольцо.
— Оставь, Ирина Федоровна, — Марфа улыбнулась, — ведь не ради золота я людей пользую.
— Проводил, — Иван Васильевич зашел в палаты. Обе женщины низко поклонились государю — от него вкусно пахло морозом и свежестью, на бороду лег иней и казалась она совсем седой.
— А Марья моя где? — спросил он, обводя жесткими глазами палату. «Опять с лестовкой на коленях стоит?».
— Как ты, царь-батюшка, разрешил мне девочек сюда привести, — тихо ответила Марфа, — так царица им сейчас котяток показывает.
— Котяток, — хмыкнул царь и широко улыбнулся. «Смотрю я, Марфа Федоровна, чада твои на пользу идут — царица хоть куда-то выходить стала, окромя комнат своих».
Марфа внезапно, понизив голос, оглянувшись на взявшуюся за пяльцы Годунову, сказала:
«Попросить я хотела, государь — царица снадобье мое пить зачала, однако, тут, в Кремле сидя, чахнет она.
Окромя Ирины Федоровны, тут ей и поговорить не с кем — все ближние боярыни старухи старые, как на подбор. А царица девушка молодая — ей бы пошалить, на санях прокатиться, снежками покидаться. Все кровь разгонит, а там, глядишь, и поздоровее станет, — Марфа чуть улыбнулась.
— Дело ты говоришь, боярыня, — Иван Васильевич потрещал костяшками пальцев. «Однако у меня уж возраст не тот, чтобы с царицей в снежки играть, да и недосуг мне. А одну ее я куда отпущу — невместно сие».
— Зачем одну? — Воронцова вскинула прозрачные, зеленые глаза. «У нас в подмосковной и слуг достанет, и охрана с оружием ночь напролет и день-деньской, да и весело там — с детьми на конях катаемся, на санках — берега у реки крутые, крепость снежную в этом году будем строить. Глядишь, и повеселей царица станет».
— Ну что ж, — Иван Васильевич помедлил, окинув взглядом высокую грудь Ирины Годуновой, — ежели хочет царица, пусть едет к вам. Слуг пусть возьмет каких отсюда.
— Но ты знаешь, Марфа Федоровна, — ежели что с Марьей случится, пока она у вас гостить будет, — не сносить головы ни мужу твоему, хоша за него и королева английская меня просила, ни сыну, — а сама с дочерьми в монастырь навечно отправишься. Так что ты мне царицу там бди. — жестко велел государь.
— Да на то мы и слуги твои верные — Марфа поцеловала рубиновый перстень на большой руке царя.
— Верные, — пробормотал Иван Васильевич, — не отводя глаз от жены царевича Федора, — это да, вы Вельяминовы, верные. Ну, пока предавать не зачнете, конечно.
Марфа все стояла, склонив голову, и распрямилась, только когда за государем захлопнулась дверь.
— Смотрите, государыня, — Федор ловко скатал снежок, — ежели в самую середину ледышку положить, тогда им, — он кивнул головой за сложенную из крепкого снега стену, — мало не покажется.
— А не больно будет? Ну, попаду если, — озабоченно спросила Марья Федоровна.
— Вы сначала попадите, — ехидно сказал мальчишка. «Ну-ка, покажите мне, как вы бросаете».
Марья Федоровна, замахнувшись, кинула снежок — неловко, недалеко. «Да, — только и сказал Федор и позвал: «Прасковья, а ну иди сюда!»
Прасковья, что лепила снежки, готовясь к штурму крепости, отряхнула рукавицы и немедля подбежала к брату.
— Давай, — сказал Федор, — похвались, какая ты меткая.
Он приподнял девочку и поставил на стену. Параша прищурилась, и снежок ушел по косой в высокое, солнечное, голубое небо.
— Марья тоже хорошо кидает, — озабоченно сказала девочка, — далеко. И там еще матушка у них, — она показала на возок, вокруг которого совещались осаждающие.
— Там Федосья, — усмехнулся Федор, — она снежок кинет и потом отряхивается — не приведи Господь, у нее коса растрепалась, али шубка сбилась. А вы что, государыня, стоите, — повернулся к ней мальчишка. «Вы кидайте, кидайте, пока тихо, вам научиться надо, хоша немного».
Марья Федоровна, улыбнувшись, взглянула на низкое, клонящееся к закату солнце, и запустила снежок — низко, почти вровень с землей. «Вот, уже лучше», — покровительственно сказал Федор, и крикнул: «Так, войско, слушай мою команду! Все сюда!»
На возке подняли самодельный, раскрашенный луковой шелухой и свекольным соком, холщовый флаг.
Крепость в ответ ощетинилась деревянными палками. По шесту, торчащему в середине, пополз наверх, развеваясь на легком, студеном ветерке, алый стяг.
— Все равно у меня сарафанов много, — пробормотала Прасковья, задрав голову так, что свалилась соболья шапочка, и на волю вырвалась копна волнистых, темных волос.
— Сдавайтесь без боя! — раздался высокий, звонкий голос Марфы. «Тогда мы сохраним вам жизнь».
— Крепость умирает, но не сдается! — громко прокричал ей в ответ сын.
— В атаку! — скомандовала женщина.
В мыльне было людно. Девки холопки сбились с ног, хлеща вениками боярынь. Марфа, — распаренная, влажная, — томно подняла голову с полка и сказала: «Хорошо вы сегодня сражались, Марья Федоровна».
Царица сидела, опустив ноги в деревянную шайку с настоем шалфея, две девки подстригали ей ногти на руках, и еще одна — медленно, аккуратно расчесывала волосы.
Она улыбнулась и ответила: «Сын твой, Марфа Федоровна, восемь лет ему всего, а уже воин, каких поискать. И крепость, какую построил — каменных, таких красивых не бывает».
— Они две недели тут с холопами копошились, — зевнула Марфа, — водой обливали, чтобы стены хорошо стояли, башни возводили. Федор даже хотел пушку деревянную сделать, чтобы капустой, али репой стреляла, да времени не хватило. Ну, ничего, о следующем годе пораньше зачнем готовиться. А завтра на санях кататься поедем».
Она бросила взгляд на девочек, что дремали на полке и велела: «Эй, кто там! Боярышень Марью и Прасковью вытирайте, одевайте, да несите в их горницы — иначе тут и заснут. А ты, Федосья, — повернулась Марфа к старшей дочери, что лежала навзничь, закрыв глаза, — смывай притирание свое, обливайся, да забирай Лизавету — она тоже носом клюет уже».
— А в снег, матушка? — хитро спросила Лиза.
— Ох, баловница! — Марфа быстро поднялась и махнула рукой: «Дверь-то отворите!» Зады женской мыльни выходили на часть двора, огороженную высоким, в два человеческих роста, крепким забором.
— Снег! — Лиза молнией пронеслась по мыльне, и, не успела Марфа опомниться, прыгнула в сугроб. «Матушка, хорошо-то как!» — блаженно проговорила девочка.
Марфа не выдержала — и сама окунулась рядом с дочерью. Царица Марья Федоровна вдруг подтолкнула Федосью: «Пошли, боярышня, побарахтаемся».
Феодосия осторожно ступила на снег и тут же, взвизгнув, повалилась вперед — Марья Федоровна чуть подтолкнула ее пониже спины. Марфа расхохоталась и поцеловала дочь в смуглую, холодную щеку.
