лучшему. А что с ним? — женщина кивнула в сторону здания совета.
— С ним, — Питер поежился, — Полли вытирала его лицо грубой салфеткой, — завтра или послезавтра будет покончено. Ключей от подвала ни у кого, кроме меня, нет».
— Я даже видеть его не хочу, — зло сказала женщина, щелкая ножницами.
— А я хочу, — раздался тихий голос сзади. Мэри стояла на пороге, отряхивая руки. «Рыбу солили, — рассмеялась женщина, — я вспомнила, как на Москве это делают. Боюсь только, бочек не хватит, скорей бы уж мистер Уильямс вернулся».
— Вернется, — пообещал брат. Полли стала подстригать ему волосы, и Питер спросил, так и не поворачиваясь: «Ты уверена, Мэри?».
— Уверена, — холодно ответила сестра. «Хочется в последний раз посмотреть на него, Питер.
Ну и он — пусть на меня посмотрит. Я следующая, Полли, — добавила она, указывая на ножницы.
— Концы тебе подровнять? — спросила ее женщина.
— Нет, — тонкие, розовые губы усмехнулись. «Боюсь, что это займет больше времени».
Ракель полусидела в кровати, наклонившись над шитьем. Полуденное, уже теплое солнце падало на простое, грубой шерсти, одеяло, на деревянном табурете, рядом с кроватью, в кувшине стоял букет мелких, светло-голубых цветов.
В дверь тихо постучали, и Цезарь, что лежал на полу, лениво подняв одно ухо, — гавкнул.
— Можно, донья Ракель? — раздался знакомый голос, и девушка, покраснев, подергав завязки на высоком вороте рубашки, сглотнула: «Конечно, сеньор Питер, заходите, пожалуйста».
— Я вам обещал показаться без бороды, — рассмеялся он, переступая порог. Ракель вскинула на мужчину большие глаза и зарделась.
— Вам очень, очень идет, — тихо сказала она, исподтишка разглядывая коротко стриженые волосы темного каштана. Они выгорели на солнце и кое-где сверкали темным золотом. У него были глаза цвета самого глубокого, самого синего неба и длинные, каштановые ресницы. Он погладил смуглые щеки и улыбнулся: «Теперь придется каждую неделю бриться, как в Лондоне. Ну, сеньора Полина мне сказала, что вы себя уже лучше чувствуете?».
— Да, — девушка опустила голову. «Только есть очень хочется, но сеньора Полина и сеньора Мэри говорят, что пока нельзя».
— Правильно, — ласково сказал мужчина, — надо потерпеть еще немного. Но вы не волнуйтесь, всю эту отравленную муку мы сожжем.
— Я даже о таком никогда не слышала, — робко заметила Ракель. «В Новом Свете нет этой болезни».
— И очень хорошо, что нет, — Питер оглянулся и спросил: «Вы позволите присесть? Не скучно вам?»
— Конечно, — Ракель покраснела и, потянувшись, поставила цветы на пол. «Спасибо вам большое, и за них, — девушка кивнула на кувшин, — и за все. Вы мне еще раз жизнь спасли, сеньор Питер. А мне — нет, не скучно, — девушка улыбнулась, — ваши сестры со мной сидят, по очереди. Ну и шью я, сейчас вот, — она показала, — рубашку Александру заканчиваю.
Сеньора Мэри кроит, а я шью».
— Сеньора Полина сказала, — у вас для меня подарок есть, — лукаво сказал Питер.
— Ой, да, — Ракель полезла под подушку. «Я подумала, — вы же на улице часто работаете, а ветер холодный еще, у сеньоры Мэри спицы были и нитки, толстые, правда. Я вам шарф связала, — он вытащила на свет что-то серое и Питер, улыбнувшись, вдохнув запах грубой, овечьей шерсти, сказал: «Буду носить каждый день, донья Ракель, обещаю».
— А вы снимите камзол, — вдруг попросила она. «У вас там дырка, наверное, гвоздем зацепили.
Я заштопаю. Я ловко, так, что и не будет заметно».
— Тогда вы мне шарф наденьте, — попросил ее Питер, расстегивая пуговицы на камзоле.
— Нагнитесь, — потребовала донья Ракель.
Он почувствовал ее руки, — нежные, маленькие, оборачивающие шарф вокруг его шеи, и почти неслышно вздохнул, глядя в большие, аквамариновые глаза. Она откусила нитку и стала вдевать ее в иголку, а Питер сказал: «Вы шейте, а я вам о Лондоне расскажу, хорошо?»
— Спасибо, — она неловко улыбнулась, и, опустив глаза, слушая его, стала медленно, аккуратно шить.
Мэри спустилась вниз по лестнице, держа свечу, и сказала: «Я готова». Питер окинул взглядом высокие, выше колена сапоги мягкой, черной кожи, темные бриджи, коротко, как у мужчины, стриженые волосы, и спросил: «Откуда?»
— Сапоги Александра, — Мэри улыбнулась, — как Полли с ним к индейцам ушла, так я все вещи их в кладовой держала. Ему малы стали, за год, — женщина тихо рассмеялась, — а мне как раз. А бриджи и рубашку я сшила. Ну, то есть донья Ракель. И камзол тоже, — Мэри огладила руками стеганый, толстой шерсти камзол. Ворот рубашки был развязан и Питер увидел, как поблескивает на белой шее крохотный, золотой, с изумрудами крестик.
— Послушай, — сказал мужчина, садясь за стол. «Мы сегодня с Полли описали все, что в его кабинете было. Клад, получается, на две части надо разделить — одна для Мирьям, а вторая для Беллы.
— Если она найдется, — Мэри поставила свечу на выскобленный стол и подбросила дров в очаг. Она подперла щекой рукой и вздохнула: «Бедное дитя, ей же едва девять лет исполнилась, как она из монастыря сбежала. У кого она сейчас, кто о ней заботится?»
— Дэниел ее найдет, он все-таки брат, — твердо сказал Питер. «Теперь — поскольку он умирает без завещания, и Николас тоже — без него умер, то, согласно воле сэра Стивена, их доли объединяются и делятся между девочками — в случае, если они выйдут замуж и у них будут дети. Или, хочешь, я заставлю его написать завещание? — брат обеспокоенно взглянул на Мэри. «Тогда тебе отойдет его доля».
Мэри махнула рукой. «Пусть девочкам останется. У Энни и титул есть, и земли, а мне по завещанию Роберта деньги перешли, так что я обеспечена».
— Dum vidua? — поинтересовался Питер, глядя на сестру.
— Ну что ты, — нежно улыбнулась Мэри. «Роберт мне всегда говорил — если с ним что-то случится, я должна выйти замуж и быть счастлива. Вот я и вышла, — горько добавила она, пригладив белокурые волосы.
— В следующий раз будет удачнее, — твердо сказал Питер и поднялся: «Ну, пошли, все спят уже».
— Следующего раза не будет, — так же твердо ответила Мэри, надевая длинный плащ с капюшоном. «Посижу немного в Нортумберленде, отправлю Энни ко двору, и вернусь на работу. В Германию поеду, ты же мне говорил — ходят слухи, что принцессу Элизабет хотят повенчать с кем-то из протестантских принцев, значит, Джону понадобятся сведения оттуда».
Питер только вздохнул, глядя на прямую спину сестры и ее стройные плечи. «Мэри, — тихо сказал он, уже на крыльце, — он, ну, не в самом хорошем виде».
— Очень на это надеюсь, — красивые губы презрительно искривились и она, не оборачиваясь, пошла к зданию совета.
Питер открыл грубую, деревянную дверь подвала, и поморщился, — зловоние, висящее в воздухе, было тяжелым, — Мэри даже отшатнулась.
Он посветил в маленькое, зарешеченное окошко и позвал: «Кузен Майкл!».
Мэри услышала в темноте чулана частое дыхание и вдруг вспомнила зимнюю охоту на волков в Швеции, куда они ездили с Робертом — загнанные, окруженные собаками звери дышали точно так же.
— А потом, — подумала она, — вожак оскалил окровавленные клыки и перервал горло самой ближней собаке. Остальные испугались, прижались к моей лошади, а я спрыгнула в снег, кинула уздцы Роберту и пошла к вожаку. У него еще мех был — серый, грубый, тоже испачканный кровью, и глаза — холодные, ненавидящие. Он кинулся на меня, а я вытащила пистолет и выстрелила — прямо в глаз ему. Кровь брызнула фонтаном, а я так и стояла — не отойдя ни на шаг.
— Открой дверь, — приказала она брату. «И дай мне свечу».
— Мэри, — предостерегающе сказал брат.
