— А вы дрались с моим отцом, дедушка? — изумленно, тяжело дыша, спросила Белла.
— А как же, — Матвей полил себе на руки из ведра, и, стал застегивать камзол. «Один раз он меня кинжалом в бок ударил, — ну, да мы тогда еще юнцами были, а другой — шпагой к двери приколол. Ну да я его тоже ранил тогда.
— А за что? — робко поинтересовалась Белла.
— За дело, — ну, он меня, — хохотнул Матвей, и, ласково погладив по холке гнедого жеребца, сказал: «Все же хороши у вас лошади, сестра».
Конь тихо, нежно заржал и Матвей вдруг подумал: «Соскучился я по лошадям. Дома-то их держать негде, город, разве что иногда в деревню выберешься, на прогулку. Дом бы свой, вот такой, у реки, как у Марфы. Правильно она говорила: «Внуков увидеть» Да увижу ли, вон, восьмой десяток идет? Если бы Машке хоть кто по сердцу пришелся бы — разве бы я противился? А коли не хочет она — как девку отдавать, не силой же под венец тащить?».
— Пошли, — сказал он вслух, — еще перед обедом помыться надо, тебе ж уезжать, Марья, да и нам тоже, — В лондонском доме переночуем, — выйдя на двор, Марфа зорко посмотрела на искрящуюся под ярким, уже почти весенним солнцем, реку, и добавила: «А что купите, — так можно прямо в Копенгаген отправить, агенты наши в порту договорятся. Потом заберем Генри с Джоном и все вместе домой вернемся».
Белла вдохнула свежий ветер с запада и весело проговорила: «Вы, бабушка, не волнуйтесь, мы с Дэниелом тут за всем присмотрим, а с Рэйчел и Тео я музыкой заниматься буду. Тео очень способная, и голос у нее красивый.
— В мать, — тяжело вздохнула Марфа. «Ну да Юджиния тебя учила, ты же помнишь, у нее тоже голос был — как у ангела. Лютню я тебе привезу, и ноты — тоже, так что поиграешь нам потом».
— А ты бы, внучка, как мы из Лондона приедем, — попросил Матвей, — c Марией моей тоже позанималась, она петь любить, может, заодно играть научится, пока мы здесь.
— Конечно, — улыбнулась Белла, и, сладко потянувшись, добавила: «Тетя Мэри, а когда вы в море отправитесь — с кем я фехтовать буду?»
— Да вот с бабушкой и будешь, — рассмеялась Мэри и, помахав рукой дочери, что вышла на крыльцо, сказала: «Ну, посмотрим, какой там, у Энни обед получился!»
Камыши мягко шуршали под нежным, теплым ветром. «И вот, кузина Мария, — Дэниел опустил весла, — так мы и попали в Японию. Ну а потом матушка моя и отец встретились, и уже не расставались больше. Ну, пока…, - он бросил взгляд в сторону церкви и чуть вздохнул.
Мария подоткнула меховую полость — заснувшая Тео лежала у нее на коленях, — и тихо ответила: «Я ведь отца своего и не помнила, кузен Дэниел. Он меня видел один раз, как мне двух лет еще не было, а потом нас в монастырь заключили. А мама мне о нем не рассказывала, ну, да вы знаете, наверное, что со мной было, вам мистер Майкл говорил….»
Мужчина посмотрел в ясные, васильковые, большие глаза и кивнул. «Самое главное, — сказал он, — что это все прошло и более не вернется, кузина Мария».
Женщина погладила укрытую кашемировым чепцом голову девочки. Тео что-то пробормотала, и, зевнув, свернулась клубочком.
— Вы, смотрите, не простудитесь, — Дэниел потянулся и озабоченно поправил соболью накидку у нее на плечах, — хоть и солнце, но все равно — холодно на реке.
— Солнце, — задумчиво проговорила Мария. «Знаете, кузен Дэниел, я ведь почти всю жизнь его и не видела — солнца, нас под землей держали. Когда батюшка меня в Копенгаген привез, мы с ним сначала просто гулять ходили, в гавань, и я помню — стою на солнце, чаек кормлю и плачу. Не верила я, что такое счастье бывает».
Она обвела глазами тихую, зеленоватую воду Темзы, и вдруг добавила: «Смотрите, лебеди.
Какие красивые!»
— Лебеди, — сонно сказала Тео и заворочалась: «Есть хочу!»
Дэниел улыбнулся и, взявшись за весла, посмотрел на Марию. Одна золотистая коса падала ей на плечо, волосы были прикрыты коричневым, отделанным бронзовым кружевом, беретом.
Она опустила руку в воду и рассмеялась: «Еще холодная. У нас в Копенгагене море тоже холодное, но я все равно люблю по нему шлепать, босиком. А в Джеймстауне теплый океан, кузен Дэниел?»
— Океан — да, — он привязал лодку к пристани и сказал: «Давайте, я возьму Тео, вам так удобнее будет».
— Да она совсем маленькая, я справлюсь- Мария ласково посмотрела на зевающую девочку и протянула ему руку.
— Так вот, — продолжил Дэниел, когда они уже шли по тропинке к дому, — а реки там тоже холодные, в горах. И быстрые очень.
— Я сама! — потребовала Тео и, очутившись на земле, вприпрыжку бросилась к Энни, которая подхватила ее на руки.
— Кузен Дэниел, — внезапно сказала Мария, — мне так жаль. Вам, наверное, тяжело, — она коротко взглянула на него, — вы ведь здесь с вашей женой жили.
— Спасибо, — мужчина помолчал, глядя на дочь. «Тяжело, да, кузина Мария, ну, с осени я в Дептфорд перееду, при школе буду жить, а сюда — в конце недели приезжать. Потом, как Тео подрастет…, - он не закончил и улыбнулся: «Ну, до этого долго еще. Пойдемте, а то вы тоже, наверное, проголодались».
— Я батюшку подожду, — женщина посмотрела ему вслед, и, взяв за руку подошедшего к ней отца, сказала: «Так хорошо тут, на реке, как в сказке».
— Ну, вот вернемся из Лондона, — Матвей поцеловал дочь в щеку, — и катайтесь, хоть каждый день. Все, — он повернулся к женщинам, — мыться и за стол, я хочу к вечеру уже в Лондоне оказаться.
Уже в передней упоительно пахло жареным мясом, и Рэйчел, что спускалась по лестнице, сказала, завидев их в дверях: «Суп из форели, оленина на вертеле и миндальное печенье, как у нас в Мехико его делают!»
Мэри и Белла побежали наверх, а Матвей, проводив глазами Рэйчел, что пошла в столовую, тихо спросил у сестры: «Это, у тебя какие внуки?»
Марфа посчитала на пальцах: «Девятый и десятый, ну, с Полли вместе. И трое правнуков».
— Да, — только и сказал Матвей. «Ну, посмотрим, кого я успею увидеть».
Марфа тонко улыбнулась: «Коли не тянуть с венчанием — так каждый год крестить будете, уж поверь мне».
Брат только вздохнул, и, ничего не ответив, пошел в умывальную.
Дверь кабинета приоткрылась и Виллем усмехнулся: «Что-то вы там засиделись».
Матвей опустился в кресло и, налив себе вина, ответил: «Сестра моя и Джованни еще с ним, и не похоже, чтобы закончили. С его отцом так же было — сидишь, думаешь, ну сейчас пообедаем, а потом делами займемся, а он является, заказывает себе какой-нибудь требухи и начинает тебя допрашивать».
Виллем раскурил трубку и поинтересовался: «И ребенком он таким же был?»
— А как же, — Матвей покосился в сторону кальяна, что стоял рядом, на столике орехового дерева и попросил: «Разожги-ка мне, адмирал. Трубки ваши — гадость, а от него хоть пахнет приятно. А ребенком, — Матвей на мгновение закрыл глаза, — да. Уже, бывало, и дремлет, а все равно просит: «Синьор Маттео, вы расскажите, чем все закончилось, а то я не усну».
— Но, знаешь, — Матвей принял наконечник кальяна и затянулся, — он ребенком очень добрый был. Каких-то зверей больных в дом таскал, жалел всех…
— Сейчас не такой, — вздохнул адмирал. «Ну да ты сам знаешь, что с ним на Москве было».
— Такой, — уверил его Матвей. «Другой бы на Москву, — он чуть улыбнулся, — не поехал. Он просто как отец, — внутри все носит, не говорит никому. А так, если в глаза посмотреть, — тот же мальчик, каким я его знал. Жену бы ему хорошую, вот что, — заключил мужчина.
— Скажи мне, — адмирал помолчал, — трудно с Марией было?
Матвей приоткрыл один ореховый глаз. «Нелегко, — ответил он. «Ну, вначале. Я с ней каждый день занимался, а еще хозяйство, а еще работа — хоть и спокойная, но все-таки. Помогали мне, конечно, — он
