в карманы истрепанного кафтана, рассматривая в узкую бойницу костры, что мерцали вдалеке, в царском стане.
Тульский Кремль возвышался заболоченным, промозглым островом над залитой водой равниной.
— Суки, — бессильно подумал Болотников, — знают же, что у нас все подвалы затоплены, вся провизия там, людям есть нечего. А я ведь говорил, летом еще — перенесите зерно в верхние ярусы башен, — воевода Григорий Петрович не послушал.
— Ну да, зачем боярам холопа слушать, хоша этот холоп на своем веку побольше сражений выиграл, чем все они, вместе взятые. Ладно, если сегодня удастся плотину взорвать, и вода начнет спадать, может, и выберемся. К царю надо бежать, в Брянск, и оттуда на Москву идти — опять.
Он увидел на плотине какое-то движение и присвистнул: «Ничего, не век они там стоять будут. А лодки уже готовы, тако же и порох. Все тут на воздух взлетит сегодня ночью».
Болотников вдохнул свежий, холодный ветер, и, взглянув на темную воду под стенами Кремля, увидел в ней смутные, размытые очертания трупов.
— Хорошо, что я велел на кострах воду кипятить, — устало подумал он, — иначе мы бы все тут уже передохли за месяц. Вот же мерзавец пан Теодор, никто, кроме него, такое Шуйскому бы не подсказал. И я же приказал — прицельно по нему стрелять, однако он, конечно, из стана без кольчуги не выходит. Да и попробуй, достань его, — Болотников прищурился, — за версту отсюда их лагерь.
Мужчина измучено, устало потер лицо и тихо сказал: «Ну, где же ты, Господи? Я уж и Путивль весь перевернул, и все, что окрест — не видел вас никто. Больше года прошло, да и жива ли ты, Лизонька, любовь моя?»
У порога раздался осторожный кашель, и Болотников, не открывая глаз, сказал: «Готовы люди, Илья Иванович? Ну, так спускайте лодки и грузите порох».
— Может, не стоит? — осторожно спросил воевода Илейко Муромец и тут же отшатнулся — в лоб ему смотрело дуло пищали.
— Я бы тебе прямо сейчас голову прострелил, дорогой царевич Петр Федорович, — издевательски сказал Болотников, — однако же, я должен тебя к государю доставить в целости и сохранности. Так что иди, распоряжайся.
— Шуйский жизнь сохранить обещал, ежели ворота откроем, — дрожащим голосом сказал казак.
Болотников железными пальцами ухватил его за воротник кафтана, — протертая ткань порвалась, — и подтащил к бойнице.
— Вон там воронье клюет мясо с тех, кого мы к Шуйскому говорить отправили, — злым шепотом проговорил Болотников, — тако же и с тебя будет, и с меня. Я Шуйскому не верю, и тебе не советую, Илья Иванович. Иди, поговори с народом, скажи им, что рать царя Димитрия Иоанновича сюда идет, нам на подмогу.
— Иван Исаевич, — сглотнув, сказал казак.
— Даже если тут один человек останется, с оружием в руках, — жестко сказал Болотников, — им ворота не откроют. Ну, что встал, иди уже! И лодками займись, наконец.
Муромец, бормоча что-то, спустился вниз по узкой, сырой лестнице. Болотников, так и, глядя на черную, стоячую воду, усмехнувшись, сказал себе: «Если с плотиной ничего не получится, надо завтра уходить отсюда. Плаваю я хорошо, выберусь тем ходом, из Тайницкой башни, никто ничего и не заметит. И на запад, там разберемся, что дальше делать».
Плотина была погружена во тьму. Федор, вглядевшись в сумрачную, без единого просвета, ночь, повернувшись к ряду стрельцов, улыбнулся: «А вот и они».
— Как вы узнали, Федор Петрович? — изумленно спросил кто-то из воинов.
— Услышал, — усмехнулся боярин и велел: «Факелы зажигайте!»
Стена огня озарила воду, раздался сухой треск пищалей и груженые порохом лодки стали взлетать в воздух.
— Как все это закончится, — вдруг пообещал себе Федор, — надо будет посидеть, поработать, я же читал в Венеции эту книгу, синьора Марко Поло, он пишет, что китайцы умеют создавать из пороха огненные цветы и животных. Красиво, — он полюбовался отражением пылающих лодок на гладкой поверхности воды, и стал спускаться вниз, на правый берег.
В избе было тихо, только Шуйский писал что-то при свете свечи.
— Ну что там, Федор Петрович? — спросил царь, отложив перо, запечатывая грамотцу.
— Пороха они достаточно потратили, — хмыкнул Воронцов-Вельяминов, наливая себе водки, — да только без толку. Горят их лодки, тако же и Кремль — завтра гореть будет.
— Думаете? — Шуйский склонил голову и тихо свистнул. Пестрядинная занавеска отодвинулась и невысокий, легкий человек скользнул в горницу.
— Жив? — Федор наклонился и обнял Михаила Татищева. «Я уж и не чаял, ты, как под Калугой на ту сторону ушел, так и не видел я тебя, почти год уже».
Татищев легко рассмеялся: «Это ты у нас, Федор Петрович, человек видный, а я — моргни, и не заметишь». Он выпил водки и поморщился:
— Вы уж не обессудьте, бояре, я хоша в сухое и переоделся, но все равно — мертвечиной тянет, в сем озере, кое вы так разумно устроили, трупов — не перечесть, а я по нему плыл, и обратно еще отправлюсь.
— Так что, Федор Петрович, — усмехнулся Шуйский, — завтра на рассвете нам ворота откроют, без всякого штурма. Рассказывай, Михайло Никитич, что там про самозванца слышно, эти, — Шуйский брезгливо махнул рукой в сторону Кремля, нам более неинтересны, завтра на виселицах сдохнут.
Когда Татищев закончил, Шуйский испытующе посмотрел на Федора: «Ну, как ты Болотникова допрашивать будешь, так теперь тебе легче станет, коли ты ему покажешь, что мы их планы знаем, так он быстрее тебе все расскажет. Ну, а не расскажет…, - государь поднял бровь.
— На сие клещи у нас имеются, — Федор рассмеялся.
— Ты Михайлу Никитича проводи, — велел Шуйский, — посмотри, чтобы он спокойно добрался. А я, — государь улыбнулся, — невесте своей напишу, опосля Рождества венчаюсь уже, а она, бедная, с Успения от меня ничего не слышала.
Они медленно шли по спящему лагерю.
— Я, видишь ли, — наконец, сказал Татищев, — не был уверен, что у меня получится. Поэтому вы тут все и готовили, ну, к штурму. А с плотиной — это ты, Федор Петрович, отлично придумал, у нас там все подвалы затопило, люди уже и кошек съели. Ну, ничего, прямо завтра, на рассвете, и возьмем Ивана Исаевича. А что там за невеста?
— Марья Буйносова-Ростовская, дочь князя Петра, — ответил Федор. «Я у него сватом был, тако же и дружкой стану».
Татищев помедлил, что-то вспоминая. «Перестарка за себя берет, — наконец, сказал он, — ей ведь как бы, не к тридцати».
— Помилуй, Михайло Никитович, — рассмеялся Федор, — ему самому пятьдесят пять этим годом. Да и потом, — мужчина вздохнул, — по нынешнему времени девицам, особо выбирать не приходится — сам знаешь, где сейчас все женихи, — кто в могиле, кто к самозванцу переметнулся, кто воюет.
— И все равно, — упрямо сказал Татищев.
— Сей разговор, ты брось, и более к нему не возвращайся, — жестко велел Федор. «Я тебе еще тем годом сие сказал, Михайло, — не будет этого. Ладно, — он вздохнул, — вот и озеро наше, давай, друг, завтра увидимся».
Татищев легко, даже не вздрогнув, нырнул в темную, стоячую, холодную воду. Федор немного постоял у края, смотря на догорающие остатки лодок и черную громаду плотины.
«Завтра, — сказал себе он, и, увязая в тяжелой, осенней грязи, пошел обратно к избе.
Болотников проснулся еще до рассвета, и, глядя в низкий, каменный потолок башни, подумал: «Ну, до того, как они стрелять зачнут, я отсюда выбраться успею».
Он легко вскочил с рассохшейся лавки, и, потянувшись, быстро оделся. Засунув за пояс саблю и пистолет, он взглянул в бойницу — вода была серой, лагерь на том берегу кутался во влажный, белесый туман, и вокруг стояла спокойная, мертвая тишина.
— Взять Муромца и убираться отсюда восвояси, — сказал себе Болотников и поежился, — таким
