Люди, обокравшие мир. Правда и вымысел о современных офшорных зонах

В Спиталфилдсе все еще живы характерные для Англии старинные уличные рынки – Брик-лейн, Петтикоут-лейн и собственно сам Спиталфилдский рынок. В этом районе налагались друг на друга истории иммиграции этнических, политических и религиозных групп и смешивались самые разные культуры ирландцев, французских гугенотов, евреев, бенгальцев, мальтийцев и многих других. «Каждая из этих групп претендовала на то, что только она может рассказать подлинную историю Спиталфилдс: мигрантские общины, защитники исторического наследия, проживавшие в старинных домах, построенных еще при Георгах[37], старички-кокни[38] в пабах и на рынках. Но к ним добавилась новая группа профессиональных агентов капитализма: планировщики с застройщиками. Теперь в Спиталфилдском некогда сплоченном сообществе разворачивалось соперничество». Ситуация целиком захватила Тейлора.

Тейлор стал капелланом университета Гилдхолл в лондонском Сити 1 мая 1997 года – в первый день власти лейбористского правительства Тони Блэра. Лейбористы немедленно предоставили Банку Англии независимость действий, преподнеся ему то, что газета Independent назвала «самой радикальной встряской Банка за всю его трехсотлетнюю историю»³.

Борьба местных жителей против девелоперского джаггернаута[39] давно уже выдохлась, и отдельные ее очаги дотлевали на улочках Спиталфилдса, но, когда застройщики покусились на их старый рынок и в феврале 2000 года представили планы строительства офисного квартала, занимавшего половину его территории, протестное движение вспыхнуло с новой силой⁴. Тейлор выяснил, что за девелоперскими фирмами стоит консорциум, неожиданно приобретший немыслимую по своему масштабам вседозволенность, – и все благодаря тому, что в него входил один весьма необычный акционер. Им оказалась муниципальная администрация лондонского Сити, называемая Лондонской городской корпорацией, или Корпорацией лондонского Сити, – старейший в мире муниципальный орган управления. Тейлор вспоминает: «Я не мог понять, как орган власти может действовать в качестве застройщика за пределами своей юрисдикции. Меня очень заинтересовало: а что такое вообще Лондонская корпорация?» И он решил получить ответ на свой вопрос.

В университете Гилдхолл Тейлор встретил Мориса Гласмана, старшего преподавателя политической теории. Родившийся в 1961 году в семье бедных еврейских иммигрантов, Гласман с молоком матери впитал социалистическое мировоззрение, усиленное шрамами семейной истории. «Я был воспитан на рассказах о холокосте, который я воспринимал как личный опыт», – рассказывал Гласман. Он был специалистом по работам экономиста и социолога Карла Поланьи – противника господствовавших экономических теорий и крупного теоретика экономической антропологии, практически забытой в 1980-е годы. Гласман пришел в университете Гилдхолл в 1995 году и обрел в Тейлоре единомышленника; они обсуждали разные темы, близкие им обоим, делились общими сомнениями, болтали о превращении продукта в товар и что все на свете имеет свою цену. «Когда люди считают необходимым продавать собственные органы, чтобы оплачивать лечение своих страдающих заболеваниями мозга детей, и общество вас убеждает, что это хорошо с моральной точки зрения, – тогда вам становится понятно, что такое “превращение продукта в товар”. Это означает, что на рынке продается даже то, что не предназначено для продажи. Человеческие почки не созданы для продажи, как не созданы для продажи спортивные площадки школ и публичные библиотеки», – утверждал Гласман. Разумеется, именно Сити давал им пищу для наблюдений и размышлений, и, конечно, в своих протестных настроениях они опирались на процессы, происходившие на их глазах: «Проституция, торговля людьми – где же во всем этом содоме была Церковь? Во всех других европейских странах Церковь выступает против нерегулируемого свободного рынка, а в Великобритании она обсуждает проблему гомосексуалистов и принятия сана женщинами?» – спрашивал у Тейлора Гласман.

Тейлор входил в организацию «Спиталфилдский рынок под угрозой». В ней объединились местные сообщества и религиозные группы, и им удалось добиться постановления суда о приостановке планов застройщиков, которые, по словам активиста организации, были подобны «гигантской корпоративной клешне, вонзившееся в наш рынок в Сити». Строительство было приостановлено, но застройщики не собирались отступать. А Тейлора и Гласмана вся эта история интересовала еще с точки зрения роли в ней Лондонской городской корпорации. «Моей первой мыслью было: “Это местная власть. Каким же образом она смогла собрать столько денег?” Ведь все прочие муниципальные органы страдали от нехватки средств», – вспоминал Гласман. Чем больше узнавали Тейлор и Гласман, тем больше они понимали, что Корпорация – далеко не «все прочие». Собственно говоря, Лондонская городская корпорация вообще не была похожа ни на что, с чем когда-либо приходилось сталкиваться Гласману и Тейлору.

В общем смысле термин лондонский Сити означает крупнейший финансовой центр Великобритании и мира, то есть обслуживающая весь мир британская индустрия финансовых услуг, организации которой расположены в этой исторической административно-территориальной части Лондона. В узком смысле термин лондонский Сити, или «Квадратная миля», означает участок площадью 1,22 квадратных миль, на котором расположена самая дорогая и первоклассная лондонская недвижимость⁵. Границы этого района проходят от набережной Виктории на Темзе; затем по часовой стрелке по Флит-стрит до Барбикана – жилого микрорайона, в котором построен крупнейший в Европе культурный комплекс; потом идет на северо-восток по Ливерпуль-стрит и наконец поворачивает обратно к Темзе, на которую выходит к западу от лондонского Тауэра. Мелкие кластеры финансовой деятельности существуют и в других частях Большого Лондона: офисы хедж-фондов расположены в нескольких остановках метро на юго-запад от Сити – в фешенебельном районе Мейфер. Новый деловой центр находится в трех милях от Сити по Темзе – в районе Кенери-ворф, где разместились фирмы, которым не нашлось места в перенаселенной «Квадратной миле». Но ни одна из перечисленных новых фирм, ни один из более скромных финансовых центров, расположенных в Эдинбурге или Лидсе, не являются настоящими соперниками фирмам лондонского Сити.

В будние дни из станции метро «Ливерпуль-стрит» с раннего утра начинают вытекать мощные потоки служащих, а с вечера те же людские потоки вливаются обратно в метро, чтобы ручейками разбежаться во все спальные районы Лондона и его окрестностей. К ночи большая часть финансовой армии Сити – а это триста пятьдесят тысяч человек, или четыре пятых человеческих ресурсов, занятых в отрасли финансовых услуг, – покидает Сити, и там остается менее девяти тысяч местных жителей, не считая охранников, уборщиков и ночных работников. Отправьтесь из Сити на восток, в Спиталфилдс, и перед вами возникнет совсем другая картина: респектабельные чистые улицы уступают место ветхим неухоженным кварталам, где можно увидеть признаки неподдельной нужды. Сити – островок богатства, окруженный исторически бедными районами.

В Лондоне больше иностранных банков, чем в каком-либо другом финансовом центре мира: к 2008 году на него приходилась половина всех международных сделок с ценными бумагами, почти 45 % внебиржевого оборота деривативов, 70 % оборота евробондов, 35 % всех валютных сделок, совершаемых в мире, и 55 % всех международных открытых размещений ценных бумаг⁶. В настоящее время Нью-Йорк считается более крупным финансовым центром в таких областях как секьюритизация, страхование, слияния и поглощения и управление активами, но значительная часть операций, происходящих на Уолл-стрит, проводится с американскими активами. Это обстоятельство позволяет Лондону оставаться крупнейшим международным – и офшорным – финансовым центром.

Некогда Лондон был центром величайшей империи мира, поэтому в нем сосредоточен накопленный за века опыт управления. Положение Лондона, который находится между Азией и США, и английский язык дают этому городу огромные преимущества. Другим источником могущества Лондона является его офшорная структура. Зарубежные финансовые компании стекаются в Лондон с 1950-х годов, поскольку тут они могут делать то, что запрещено в их странах. Как мы уже знаем, именно благодаря Лондону, сумевшему создать в конце 1950-х нерегулируемые офшорные еврорынки, открылся путь бегства для американских банков и других компаний, стремившихся обойти обременительное регулирование, введенное в США при «Новом курсе». Эти рынки возникли и развивались в период исчезновения формальной Британской империи. И до сегодняшнего дня в Лондоне сохранились мягкие правила контроля. Когда в США в 2002 году приняли закон Сарбейнса-Оксли, направленного на реформирование финансовой отчетности в целях защиты американцев от историй, подобных скандалам с Enron и WorldCom, в Сити не сделали ничего. Любая российская компания, зарегистрированная за рубежом, отдает предпочтение Лондону, а не Нью- Йорку, по причине действующих в Великобритании мягких стандартов управления.