обязанность.
Лет Малютиного коня замер у дворцового крыльца, на котором возвышался Иоанн.
— Государь пресветлый! — воскликнул Малюта и пал на колени, опустив на всякий случай голову и вытянув в сторону царя руку. — Государь пресветлый!
Он успел приметливым оком увидеть не очень милостивую гримасу Алексея Басманова. Однако поступить иначе Малюта не мог. Конные стрельцы перед ним расступились, опознав издалека.
Иоанн, высокий и широкоплечий, в темно-синем кафтане с золочеными пуговицами, белой рубахе, концы воротника которой были выпущены наружу, с коротко подстриженной островатой бородкой и свежим, недавно умытым лицом, стоял недвижно, как изваяние, и смотрел вниз, на склоненную, как бы скрученную колесом, спину Малюты. Он сразу узнал стрелецкого начальника, одного из тех, кто умел доказывать верность, а таких слуг Иоанн запоминал, хотя и не подавал виду. Равнодушие повелителя вызывало у людей вблизи трона еще большее рвение. Иоанн понял это давно и пользовался подобной особенностью с искусством разве что Макиавелли, о котором, правда, ничего не слышал. Между тем макиавеллизм во многом был присущ Иоанну, несмотря на все его варварство. Лучше никто не воплотил макиавеллизм на Руси, чему способствовала развитая обстоятельствами интуиция — зловещими, надо подчеркнуть — обстоятельствами русской жизни.
Итак, Иоанн стоял и смотрел на скрученного в дугу Малюту. Все молчали. Молчал Басманов, молчал князь Петр Шуйский, молчал приехавший на рассвете протопоп Федор Бармин, молчал Андрей Курбский, искоса поглядывая на государя.
— Ну, пес? Что в клюве принес? — не так уж громко промолвил Иоанн, похлопывая плетью по сапогу.
Тихо выброшенные из рта слова были увесисты и внятны. Звук их напоминал падающие на деревянный пол сухие поленья. Иоанн недавно отыскал взятую его отцом у крымчаков небольших размеров фигуру собаки с головой птицы, откованную из какого-то желтого прочного сплава. Чудище полюбилось устрашающей и нелепой некрасивостью. Он везде его таскал за собой и, видно, не упускал из памяти. А Курбского от чудища воротило. Он избегал смотреть на монстра. Князь Андрей вообще не любил уродливого и брутального. Не нравился ему обликом и стрелецкий начальник Скуратов-Бельский. Взгляд исподлобья, лапы короткопалые, массивные, как у палача, а не воина. Рука у воина должна быть крепкой, подвижной, изящной. Такими руками, как у Малюты, только туши бычьи свежевать да на кол людей сажать. Сейчас князь Андрей смотрел на протянутую руку стрельца с отвращением.
— Пресветлый государь! Черный люд идет сюда по головы княгини Анны да князя Михайлы. Князя Юрия, как тебе, пресветлый государь, верно, донесли, камнями побили и кинули бродячим собакам.
Речи Малюты шатнули Иоанна. Дурные известия всегда вызывали головокружение. «Ох, как молод, — пронеслось у Басманова. — Ох, как молод!» Иоанн обернулся к боярину. Курбский увидел растерянные глаза и ободряюще вздернул брови: мол, держись, государь! С нами — не пропадешь!
— Точно ли, стрелец? Или брешешь с испуга?
— Тыщи идут, государь. Еще солнце за тобой не сядет, когда будут здесь. Вели, Алексей Данилович, — крикнул Малюта, приподымаясь с колен, — дозорных к реке послать. И за подмогой гони на конях резвых. Не то беды не миновать.
— Ладно, — усмехнулся Басманов, — то моя забота. А Василий што?
— Челом бьет, боярин, и милости просит твоей.
Выдвинувшись к Иоаннову уху, Басманов уверенно сказал:
— Батюшка государь, войска достаточно. Пусть хоть тысячи тысяч прибегут. Я их всех на кишках перевешаю!
«И перевешает!» — пронеслось у Курбского, который ярко вообразил эту гнусную картину.
Басманов распорядился конным стрельцам скакать к реке, но было уже поздно. Из-за холмов показалась черная, довольно быстро катящаяся лава. Шли ходко, передние с палками да прутами, а в середке да задние черт знает с чем. Конные и пешие стрельцы негустым рядом заслонили дворец. Страх государю не к лицу. Он его прятать должен. Однако Иоанн распорядился:
— Пищальников в другую цепь, Алексей Данилович, поставь.
— Не тревожься, государь пресветлый. Нападчиков Бог сыщет.
Однако пищальникам велел обогнуть крыльцо. Иоанн скрылся в покоях. Толпа приближалась, яростно воя:
— Смерть чародеям! Москву спалили, людей пожгли!
— Смерть! Смерть! Смерть!
Добежавшие ворвались в ворота, сметая охрану. Пылью заволокло двор, тяжелый дух волнами разбивался о высокие стены дворца.
— Стой! — крикнул Курбский. — Назад! Имейте в виду: десятая вина виновата! Назад! Кому сказано?!
И храбрые опешили. Князь Андрей спустился на две ступени и замер чуть выше Малюты.
— Где государь? — вопили из толпы. — Пущай сюда идет и волхвов у себя не прячет!
— Как скопом пришли, так не уйдете! Государя им подавай. Ишь ты! Выискались! — бросил беснующимся у крыльца Малюта. — Сказано князем: назад! Репки захотелось?
Скрюченные руки со сжатыми кулаками замелькали перед Малютой. В тот момент на крыльце появился Иоанн. Он застыл на пороге. Брови его как натянутый лук выгнулись. Глаза бешено засверкали.
— Прочь! Прочь! Псы! Прочь!
А из толпы в него кидались — пока словами:
— Подавай бабку да дядьку!
— На кол чародеев!
— Москва от мертвых сердец сгорела!
— Куда нам теперь?! Ни кола ни двора!
— А бояре опять гнезда вьют, да получше, чем прежние!
Дико озираясь, Иоанн велел Басманову:
— Пусть пищальники их проучат! А потом в плети! Главных заводил изловить!
Малюта никогда не видел государя таким. Ужас и удивление смешивались на его лице. Эти чувства буквально клубились в душе. Первый ряд стрельцов раздался, а второй, сорвав со спины легкие пищали, изготовился к пальбе.
— Пли! — громко произнес Басманов. — Пли!
Ударили свинцом дружно. Воздух заволокло порохом. Когда дым рассеялся, Малюта осмотрел двор. Яростная чернь отхлынула, оставляя корчащихся на земле.
— В плети их! — повторил Иоанн. — Главных заводил лови!
Еще минута — и он сам, перепрыгнув через перила, бросился бы на своих подданных. Малюта и Басманов вскочили на коней, подведенных конюхами к крыльцу, и пошла охота на людей, как на волков. Свистели арканы и плети. Потерявших разум нападчиков начали теснить к узким воротам и там выдергивали тех, кто казался зачинщиками. Кое-кто из стрельцов схватился за сабли. Одна голова скатилась, другая, третья. Толпа завопила пуще прежнего и бросилась в беспорядке наутек. Конные догоняли, секли и били кто чем — турецкими кривыми саблями, шестоперами и боевыми топорами, прокалывали насквозь пиками, опутывали арканами и полузадушенных волочили обратно к воробьевскому дворцу по траве. Не скоро стихло. Басманов отправил Малюту с конными стрельцами в погоню. «Вот будет гоньба! — пронеслось у него. — Такого еще не бывало!»
— Кого захватишь живьем, тащи в Разбойный, в Тайницкую, сажай в подклеть! Ваське вели от меня — пусть идет облавой. Чтоб ни один не скрылся! К вечеру жди! И бей — не жалей! Будут знать, как каменья кидать! Воля царя — закон! — на ходу кричал Басманов, поворачивая коня обратно.
И действительно гоньба получилась знатная. Кто падал с берега и тонул, тому ответ держать на том свете перед Богом, а кто спасся и доковылял до Москвы, избегнув стрелецкого плена, пытался спрятаться в горячих развалинах и попадал в руки ищеек Грязного. Быстро он сорганизовался, нацелив дворян на чернь, не разбирая, принимали ли первые участие в мятеже против родственников государя. Когда к ночи
