собственным домом заживет, то хозяйство наладит и лишнего из рук не упустит.
Однажды в полуоткрытую дверь опочивальни Малюта видел из темноты, как Адашев, сапоги с государя стаскивая, ему про османов одновременно толковал:
— Турки свирепый народ, но не ленивый. Рабами торгуют, детей у женщин забирают, однако бесполезных и слабых стариков в полон не берут, а крепких мужиков голодом не морят. Пленник с колодкой на шее, зато сыт. А иначе как? Иначе один убыток. Холоп для работы рожден, а следовательно, для жизни. У нас же какой-нибудь Турунтай дочиста народ обглодает, и царская казна, пресветлый государь, от того пустеет. Отчего османы византийцев со свету сжили? И вторые первыми стали? Пришельцы из глубин горячих Востока взяли верх над народом христианским!
Иоанн внимал не перебивая и даже, схватив подсвечник, поднял его выше, чтобы лицо рассказчика получше увидеть. Слушать Иоанн умел, но когда сам начинал песни петь — потока не удержать. Толстая свеча отбрасывала тень и казалась Малюте мечом, занесенным над головой стоящего на коленях Адашева. Вот опустит государь руку и голову по плечи срубит. Долго толковать с Иоанном опасно. Аложничий меры не ведает и наставлениями царя иногда утомляет. Малюта заметил, что Басманов в речах краток. Алексей Данилович хитер и ловок — не отнимешь. Он от Шуйских отстал и к государю сумел прибиться, не породив у Иоанна никаких подозрений.
— Тамошние вельможи в распутстве и неге погрязли, своеволие победило разум, и собственные законы стали им в тягость. Жестокость в обращении с подданными у Константина Одиннадцатого вошла в обычай и не была вызвана никакой необходимостью. Да и сам он погиб от руки османов, потеряв власть над некогда могучей державой, — продолжал нудить Адашев, упрямо толкуя о предметах царю неприятных.
Иоанн еще выше поднял свечу. Москва стала наследницей — Византии. Бабка государя Софья Палеолог долгое время олицетворяла былое могущество, и дед государя Иван III Васильевич получил кличку Грозный во многом из-за вмешательства жены в события политические. Чуть ли не тридцать лет — пока Господь Бог не прибрал — делила с умным и сильным супругом власть. Ее окружали вывезенные из Константинополя византийцы, привыкшие к лицемерию и хитрости у себя на родине и насаждавшие в простодушной России нравы, отнюдь не способствовавшие водворению мира и спокойствия в Кремле у подножия трона. А ежели наверху интриги и доносы, то чего хорошего ждать внизу?
— От не знающих удержу вельмож все зло и проистекает. По челобитным каждого легко опознать. Кто как управляется и способен ли царю помочь державу оберегать.
Слова Адашева понравились Иоанну. Он поднялся с кресла и, босой, крупно зашагал по ковру, не выпуская свечи. Тени заплясали на сводах. Адашев тоже выпрямился и остался стоять недвижно.
— Как же от проклятых избавиться? — И государь обратился к Адашеву, замерев у самой двери.
Малюта боялся пошевелиться. Сейчас государь сделает шаг в сторону, и Малюта исчезнет — растворится во тьме. Жаль, не услышит ответа ложничего. Но дело обернулось иначе. Иоанн сделал шаг не в сторону, а к двери и толкнул ее ногой, как бы перекрывая Малюте доступ в опочивальню.
— Пошел прочь, пес, — сказал негромко Иоанн, учуяв, что за дверью, кроме двух стрельцов, хорошо ему ведомых, дышит кто-то третий, хотя и не представляющий опасности.
Малюту потом всегда поражало свойство государя, не видя оком, чувствовать присутствие живого существа. На следующий день, помогая Иоанну сойти с коня, он обратил внимание на брошенный искоса взгляд. Государь и Малюта постепенно обретали друг друга. Да и как могло быть иначе? То место, которое занял Малюта в сердце и жизни Иоанна, медленно и трудно прирастало пластами. Так древесина накручивается вокруг своей отличающейся по густоте цвета сердцевины.
После пожара государь круто изменился. Если раньше он постоянно стремился удрать из Кремля на охоту, устраивал травлю диких зверей и предавался безудержному веселью, которое походило более на беснование, то сейчас чаще уединялся с попом Сильвестром и Адашевым, иногда приглашая и Курбского. Прежде он делился с Басмановым и князем Афанасием Вяземским, с дядей царицы боярином Захарьиным и Юрьевыми, но вот уже несколько месяцев, как отдалился от них. Краем уха Малюта слышал, что вскоре страна получит новый Судебник, отличный от старого, признанного нынче негодным. Кроме того, государь выразил желание собрать слуг Божиих — знаменитейших мужей государства Российского, духовных и мирских. Иоанн перестал каждый раз приговаривать с еле сдерживаемым раздражением:
— Царь я или не царь?!
Басманову он грозно бросил:
— Отныне я буду царем правды. Я искореню местничество, мешающее добрым людям стать рядом со мной.
Во всем ощущалось явственное влияние Сильвестра и Адашева. Однако Малюта подмечал и другое. Любое усовершенствование шло на пользу семейству незначительному и небогатому, ведшему свой род от батожника, неясно как попавшего к великокняжескому двору. Между тем дворцовая стража и городские стрельцы получали вознаграждение. Поговаривали, что государь служивых дворян одарит землей. Первыми получат те, кто приведет в войско царское больше вооруженных холопов и лошадей. Над Россией нависала темная туча, которую гнал ветер с Востока. Передышка еще не кончилась, но в душном и вязком воздухе чувствовалось приближение пыльной бури.
Первое поручение на время второго похода
Возвратившись из покоев государя, удовлетворенный приемом и улыбающийся Басманов велел братьям Грязным и Малюте немедля явиться к нему домой, как только сумерки перетекут в ночь и взойдет луна. Боярин опозданий не прощал и строго взыскивал с провинившихся. Малюта надел новый кафтан, расчесал бороду и привесил парадную саблю, ножны которой украшали разноцветные камешки. Басманов нерях не уважал и к себе близко не подпускал.
— От тебя псом смердит, — сердился он, отталкивая какого-нибудь немытого и всклокоченного десятского рукоятью плетки. — Иди и умойся.
Басманов имел приятную наружность, привлекательную жену, а Федор, его сынок, рос писаным красавцем. Жил воевода и ближний Иоаннов боярин как раз напротив Кремля, за рекой. В Берсеневском урочище он выстроил крепкий дом на зависть соседям и недоброжелателям, которые не могли простить измены клану Шуйских — с ними он выступал заедино в боярской думе. Малюта мечтал поселиться в таком же красиво охваченном руслом реки месте, когда возьмет Прасковью наконец от родителей и увезет после свадьбы к себе. Раньше урочище находилось вне городской черты и принадлежало казненному великим князем Василием III Иоанновичем боярину Берсень-Беклемишеву.
— И язык укоротите: никому ни слова, — велел Басманов. — Дело государево и особой важности. Если проболтаетесь, солнце завтра без вас встречать будут.
Алексей Данилович редко шутил и угрозы выполнял неукоснительно, за что Иоанном был многажды хвалим в присутствии подчиненных. Боярин выражался хоть и цветисто, но вполне ясно и недвусмысленно, чем отличался от многих стрелецких голов, воевод и даже думных бояр. Когда говорил какой-нибудь Бельский или Мстиславский, то ничего разобрать не удавалось. Нужен был толмач или, на худой конец, подьячий, который служил у боярина в Приказной избе и привык к его голосу.
В точно назначенный срок — едва полная луна повисла над верхушками деревьев — Малюта с Грязными постучались в ворота. Молоток, висевший на цепи, был железный, с причудливо отлитой ручкой. «И у меня такой будет», — решил Малюта. Басманов жить умел, стрелецкой казной пользовался, но не зарывался. К лихоимцам его государь не причислял. Вообще, Иоанн доверял боярину, несмотря на подмоченную связью с Шуйскими репутацию. Алексей Данилович собственное достоинство берег пуще зеницы ока. Ни кары, однако, ни казни не страшась.
Убранство в комнатах выдавало приверженность хозяина к основательности. Прочные и удобные лавки и кресла словно приглашали гостей к отдыху и неторопливой беседе. На стенах были развешаны пестрые и пушистые турецкие ковры и холодное оружие — чужеземные секиры, легкие пищали, кинжалы и
