впитывался в ткань ее кофточки. В первый же субботний вечер она поняла, чем пахнут эти мужчины: шкуркой от ветчины, рыбьим хвостом, бычьей подстилкой или яблочными огрызками, которые горой лежали под окном гостиничной кухни. Ей так и казалось, что из-под воротника каждого ее платного кавалера взовьется туча мух или что муха вылезет из его волосатой ноздри. Утром она отстирывала кофточку от следов грязных лап, отмывала сальные следы с рук и солоноватую слюну за ушами. Валенсия прижималась к мужской груди, которая порой оказывалась мягче, чем ее собственная, чувствовала, как ее лицо обволакивает липкое, несвежее дыхание, а в кармане у кавалера торчит револьвер. После таких вечеров Паис высыпала деньги из своего мешочка на постель, где они спали вместе, и трещала, что они с Валенсией могут теперь себе купить: маленькое ручное зеркало, или шляпку с широкой лентой и ярко- желтыми перьями, или другой кошелек, побольше. «Правда ведь, вчера было так весело! Сколько мужчин! А денег-то, денег!» — радовалась она. Но мысли Валенсии всегда были далеко.
Она была совсем молоденькой, когда первый раз пришла в «Кафе Фаталь», прицепив на руку веер. Не прошло и десяти минут, как ее пригласил на танец мужчина, совершенно лысый — была видна каждая жилка на его голове — и с шишкой на самой макушке. Валенсия старалась не смотреть на нее — мягкую, серую, размером с яйцо — и не сводила глаз с трех музыкантов; ей почему-то казалось, что они придут на помощь, если что. Свой заработок от танцев в «Кафе Фаталь» они с Паис отдавали за комнату в подвале гостиницы; там они спали и хранили в кофрах немудреные пожитки. В этой темной холодной комнате Валенсию учил танцевать сын хозяина гостиницы, пятнадцатилетний юнец по имени Пако, с белыми, как ракушки, ладонями и руками, еще не покрытыми волосами; губы у него вечно дрожали. Паис называла его Пакито и все говорила: «Какой хорошенький малыш!» Пако не сердился — ему гораздо больше нравилось проводить время в подвале, у горничных, которые работали у его отца, чем сидеть за стойкой и дрожащим голосом просить приезжающих оставить в несгораемом шкафу свои ножи и ружья. Пако носил девушкам сахарные булочки и теплое молоко, подогретое в кухне на плите; иногда им доставались шелковые ленты, которые они потом вплетали в косы; а как-то раз он появился на пороге их комнаты, держа руки за спиной. «Это тебе», — сказал он и протянул Валенсии шелковый веер с синей кистью. Валенсия раскрыла веер и увидела нарисованный на нем дымящийся вулкан. А Пако вспыхнул и добавил:
— Ты мне как сестра.
Валенсия удивилась, зачем он сказал это, зачем принес веер, зачем надел ей на руку. Она прожила в подвале всего месяц. Месяц — и сестра? Но Пако действительно вел себя как брат — подходил близко, но никогда не трогал, смотрел любовно, но не с желанием, и от его взгляда на душе становилось тепло. Он научил ее одной песне: «Ты весна, по которой тоскую зимой». Он часто напевал ее и однажды принес Валенсии веер, предложил научить танцам и взволнованно положил руку на ее плечо. Губы у Пако снова затряслись, и он запел высоким голосом: «О, позволь подойти, свет в глазах разглядеть…» Они кружили по комнате, пока не споткнулись о кофр и не упали на кровать. Она ощутила сильный стук его сердца, но вскоре оно успокоилось, ее сердце тоже затихло, и, к удивлению и облегчению Валенсии, они мирно заснули в объятиях друг друга.
Так в первые месяцы работы Валенсии в «Сан-Пончо» Пако стал ее тайным другом и, если никто не видел, бегал к ней в комнату потанцевать, когда Паис уходила, чтобы посидеть у кого-нибудь на коленях в баре гостиницы. Он повторял ей: «Тебе не надо ходить к тем мужчинам», «Тебе нечего делать в 'Кафе Фаталь'».
— Легко тебе говорить, — отвечала Валенсия. — Смотри — у тебя ведь не только эта гостиница есть. А свечной завод, а конюшня? А потом, я слышала, у вас еще ранчо есть где-то между Масатланом и Вилья- Васкес — большое, размером чуть ли не с Испанию.
— Размером с Испанию, размером с Испанию… Это только Испания размером с Испанию, — бурчал он, откидывал волосы у нее с лица, брал ее руки в свои, но никогда не целовал. «Сестра, эрмана», — называл он ее по-испански.
Тем вечером в «Кафе Фаталь», когда ее повел танцевать кавалер с шишкой на голове, Валенсия дала зарок, что никогда в жизни танцевать больше не будет. Мужчина заплатил ей за танец, и Валенсия вернулась к своему столику, где ее дожидались Паис и снятый с руки шелковый веер. Кавалер оставил ей две серебряные монеты и брезгливое чувство, будто тяжелый луковый запах никогда не выветрится из ее кофточки. «А он ничего, — заметила Паис, попивая ром через трубочку. Золотистый напиток поднимался через трубочку и румянил щеки Паис. — Бывает и хуже».
И Валенсия знала — Паис права; разве она сама, своими глазами не видела, сколько мужчин лапали родинку на шее у Паис: один с носом, похожим на редиску; другой, у которого волосы под мышками были такие длинные, что торчали из рукавов рубашки; третий с пятнами на штанах; четвертый, почти ровесник Паис, с окурком сигары, зажатым в уголке рта. А ведь их было больше, гораздо больше, и Валенсия это хорошо знала; надвигался возраст, когда она и мечтала о будущем, и не очень ясно видела его: в глубине души она твердо знала, что ее жизнь должна будет измениться, что настанет день, когда она уйдет из «Сан-Пончо». А пока ей казалось, что вся ее жизнь так и пройдет: в этом подвале без окон, у пышущих паром котлов, где она кипятила белье, к нескончаемой болтовне Паис, которая все время трещала, как она мечтает о вилле с видом на океан, где к ее услугам будет целая толпа горничных, которые целыми днями будут мести полы, выложенные каменной плиткой, и носить ее в крепдешиновом шезлонге во флигель, вырезанный в вулканической скале. «Так и будет», — уверенно заявляла Паис. Но Валенсия не очень-то в это верила. Нет, она не могла представить себе ничего, кроме сегодняшнего дня, хотя, конечно, знала, что будущее есть; его просто не могло не быть. Но у нее не выходило из головы, что теперь, может быть, она всю жизнь будет расплачиваться за то, что осталась живой после того наводнения; что ее жизнь теперь — это приношение, долг перед молчаливыми, уже готовыми к смерти отцом, матерью и маленьким хромым Федерико; она навсегда запомнила, как они смотрели на стену воды, которая обрушилась на них с неистовой силой, будто направленная ее, Валенсии, Богом, от которого она отвернулась со следующего же утра и которого не принимала до того дня, когда Зигмунд появился на свет.
— Садись, — сказала ей Паис. — На, глотни рому.
Валенсия глотнула рому через трубочку. Она пила его не впервые, но каждый раз замечала, как он обжигает горло. Она вернула стакан Паис, и, как раз когда от рома зарозовели ее щеки, в «Кафе Фаталь» вошел мужчина, которого ни она, ни Паис до сих пор здесь не видели.
Он был высокого роста, но совсем не такой, как тот, с глубоким прикусом, который утащил Паис танцевать за кафе и потом щедро заплатил ей. Нет — вслед этому незнакомцу оборачивались, волосы его черным крылом лежали на голове, а такая же черная борода была тщательно пострижена. И Валенсия, и Паис отметили, что одет он был гораздо лучше, чем завсегдатаи «Кафе Фаталь»: жилет со стоячим воротником и высокие шнурованные сапоги мягкой черной кожи, со складкой как раз под коленями.
— Это кто? — негромко произнесла Паис.
— Не знаю, — ответила Валенсия.
— Как думаешь, что ему здесь нужно?
Мужчина прошел через весь зал, держа в руке широкополую шляпу, кивая девушкам, которые сидели за столиками и у стен, завлекательно расстегнув воротнички своих кофточек. Он пожал руки нескольким мужчинам, перекинулся шуткой с бледнолицым клерком, который тут же покрылся липким потом, как будто задолжал незнакомцу денег; с ним Валенсия танцевала на прошлой неделе и хорошо запомнила, как ее ладонь приклеивалась к липким складкам его рубашки. А потом гость повернулся и направился к Паис и Валенсии.
Девушки обернулись к нему. И если бы в тот момент можно было посмотреть на их лица — два молодых лица, одно из которых, лицо Валенсии, походило на сердечко, — то сразу стало бы заметно, как они отличаются, пусть и еле различимо, и как эта разница изменит жизненные пути обеих девушек: лоб Валенсии был выше, линии его — мягче; глаза чуть больше, чем глаза Паис; нос чуть тоньше, не такой мясистый. Внимательный наблюдатель, тщательно изучив оба этих лица, заметил бы, что их красота чуть разнится. Незнакомец пригласил Валенсию на танец.
Он спросил, как ее зовут, сколько ей лет и откуда она родом.
— Да, Вилья-Васкес, — кивнул он. — Погибла от наводнения.
Уголком глаз Валенсия заметила, как Паис склонилась над своим стаканом рома.
— А после этого ты там была?
Она отрицательно покачала головой.
