предложил:
— Давайте подвезу.
Линда отказалась под предлогом, что возьмет на ранчо велосипед. Уиллис повторил свое предложение, она снова отказала, он настойчиво повторил, что отвезет ее, и Линда послушно спустилась за ним по лестнице, вышла из парадной двери и опустилась на кожаное сиденье того самого автомобиля, который когда-то привез ее в Пасадену.
Наступила последняя суббота перед Рождеством, фонари на Мосту самоубийц были украшены гирляндами и венками, электрические огни рекламы радушно приглашали в Пасадену. Уиллис промчался мимо забегаловки, где за столами для пикников сидели подростки со стаканами апельсинового сока, девушки танцевали на ярком солнце, вокруг них крутились молодые люди, а продавец апельсинового сока был таким скучным, будто перевидел уже все на свете.
— Я остановлюсь ненадолго у «Висты», — сказал Уиллис. — Не возражаете?
Гостиница «Виста» стояла на берегу реки, южнее моста. Недавно ее перестроили — рядом выросли оштукатуренные бунгало; везде протянулись аккуратные, проложенные по шнуру дорожки; появился даже агент по бронированию, который, если ему не нравилась фамилия незадачливого гостя, мог строго произнести: «Очень жаль, но в этом сезоне ничего нет». Теперь даже Линда знала, что это самое шикарное во всей Пасадене место. Каждую неделю «Стар ньюс» и «Америкен уикли» писали о тех, кто поселился в гостинице; репортеры, сидя в кустах олеандра, следили за стальными магнатами, наследниками скотоводов, железнодорожными баронами, наследницами цитрусовых рощ, осторожных или, наоборот, веселых вдов, выходящих из своих лимузинов «бугатти» и прикрывавших лица от солнца и от вспышек фотоаппаратов затянутыми в перчатки руками. Но не менее, если не более репортеры интересовались медово-желтыми или красными, как губная помада, спортивными автомобилями, которые привозили кинозвезд, прятавших лица за шарфами, гангстеров в серых костюмах, гастролирующих сопрано, хористок из театра «Савой», чьих-то любовниц с губками бантиком и молодых негров, одетых, как джазовые музыканты, — в футлярах из под саксофонов они тайком привозили текилу и ром. С ноября количество гостей росло каждую неделю, и сейчас больше пяти сотен постояльцев (местная газета писала, что отдел бронирования отвечал по телефону только одно: «У нас все забито, забито, забито!») размещались в номерах и бунгало, у каждого была кнопка вызова дворецкого, каждый нетерпеливо заглядывал в холл и бассейн с одним и тем же вопросом: «А кто еще здесь живет?»
Само собой, Линда видела «Висту» только с моста; оттуда она казалась охранявшей западный въезд в Пасадену крепостью, которая принимает только гостей «определенного уровня», как изящно выражался все тот же отдел бронирования. Две девушки, работавшие на упаковке, признались Линде, что хотели бы получить работу в «Висте», где, если хорошо постараться, за неделю набегает до двадцати долларов чаевых. «За красивую задницу», — бросила одна из упаковщиц; она так любила платья, обнажавшие ее коричневые, как хлеб, плечи, что вскоре ее турнули из Вебб-Хауса.
— Да за двадцать долларов я что хочешь сделаю, — сказала одна из девушек.
Холл гостиницы украшали пальмы в горшках и складные ширмы, за которыми сидели в дубовых креслах-качалках женщины и мужчины, касались друг друга коленями, звенели льдом в стаканах для виски, дымили сигаретами, пепел с которых падал на шикарные ковры. По полу были разбросаны подушки, сшитые из старых персидских ковров, на которых сидели дети, собаки и вообще все те, у кого хорошо гнулись колени и кто чувствовал желание отдохнуть. Арочные проемы разделяли холл на множество альковов и отдельных салонов; из алебастровых горшков на стенах свисали плети фуксии, наполняя гостиницу запахом, о котором Болтушка Черри написала в «Америкен уикли», что «в нем есть что-то зрелое». Изогнутая бровью дуга окна выходила на террасу, бассейн и Арройо-Секо, покрытый молодой зеленью; три маленькие девочки, прижав к этому окну носы, просили выпустить их на детскую площадку, где высокие качели, прикрепленные к очень старому дубу, поднимали над рекой любого, весившего менее семидесяти фунтов. Негров-посыльных, в каскетках и эполетах, и горничных-мексиканок, с шелковистыми шиньонами, в облегающих блузках, было гораздо больше, чем самих гостей, и они беспрестанно ходили по холлу, внимательно следя за гостями; то, что они слышали, хорошо продавалось — пусть не ими самими, а их более предприимчивыми коллегами, и «Америкен уикли» установил даже своеобразную таксу: пятьдесят центов за истории с деньгами, доллар — за рассказы об амурных делах. Посыльные бегали по холлу с тяжелыми кожаными чемоданами в руках, горничные носили вазы с белыми розами, промытых шампунем пуделей, чай на двадцать человек, колоды игральных карт с замшевой рубашкой, кубики сливочной помадки, украшенной золотыми листочками. Посыльные говорили: «Добрый день, капитан Пур», горничные почтительно кивали и приседали в реверансе.
В сводчатой галерее располагался целый ряд маленьких магазинчиков — каждый чуть больше стойла в конюшне, — они торговали ювелирными украшениями, которые носят зимой, шляпами для автотуристов, теннисными платьями с юбками в складку. Уиллис зашел к меховщику, а Линда осталась в холле. Через стеклянную стену магазина она видела, как он говорит с владелицей — женщиной средних лет в крепдешиновом платье в цветочек, с глубоким вырезом, открывавшим загорелую шею. Женщина ушла за штору и появилась из-за нее с блестящей белой коробкой в руках. Когда Уиллис вышел из магазина, прозвенел звонок; он показал Линде коробку и пояснил:
— На Новый год. Будет праздник у… Собственно, какая разница. Об этом так скучно говорить. Пообедаем?
— Мне нужно встретиться с Розой.
— Ну хотя бы перекусим. Старушка Роза не рассердится. Линда хотела возразить, но Уиллис сказал ей, что это недолго, и она сдалась; на самом-то деле ей очень хотелось пообедать в «Висте», и она уже думала о том, как в тот же вечер напишет Эдмунду о французской кухне, великолепном виде на запад, состоятельных людях вокруг. Когда они вышли на террасу, блеск бассейна ослепил Линду, пальцы Уиллиса бережно легли на ее локоть, помогая ей опуститься на стул, и Линде ничего не оставалось, как оглядеться и хорошенько все запомнить.
Он заказал для нее фаршированного лобстера, две холодные ножки перепелки и сказал официантке — миловидной девушке с озабоченно сжатым ртом и вздернутым носиком, — что они очень торопятся.
— Я поняла, капитан Пур, — ответила она.
Линда раздумывала, ждет ли ее Роза, но здесь, на террасе, беда Розы стала казаться отдаленной и неважной, как будто эти загадочные тревоги не коснутся Линды. Этого просто не может быть! Она совсем даже не опаздывает… Ну сколько они здесь просидят? От силы минут сорок, час. Куда спешить? Что Роза, подождать не может? Сейчас, вот в этот самый момент, Линда и вообразить не могла какое-нибудь срочное дело. Она думала: большинство девушек, окажись они на ее месте, конечно, отказались бы от встречи с Розой. Большинство сказали бы ей: «Никакая ты мне не подруга». Но Линда была не как большинство; она твердо знала, что сильно отличается от всех прочих. Как-то Уиллис сказал: «Вы гордая девушка, так ведь?» — и она согласилась, не услышав скрытой в комплименте обиды.
Из-за стола открывался вид на бассейн, где как раз начиналась водная игра под названием «Охота за сокровищами». Вдоль кромки бассейна нетерпеливо выстроились двадцать мальчиков и несколько девочек в купальных костюмах до колен. Один прыгнул в бассейн до свистка, за что его исключили из игры, и в ответ он возмущенно заорал во всю мощь своих небольших легких. Вокруг бассейна и за столиками мгновенно стало тихо, замолкли все разговоры, люди подались вперед. Линда положила руки на перила у стола, увидела, как на воде играют блики света, а потом заметила золотую блестку на дне бассейна, наподобие тех, что она видела в реке Саттер, потом заметила еще и еще одну.
— Что это? — спросила она Уиллиса.
— В бассейне? Монеты, я думаю.
Охранник дунул в свисток, дети кинулись в бассейн и начали нырять, доставая до самого дна; Линда заметила, что оно усыпано монетками: золотыми и серебряными долларами и всякой мелочью. В воде бурлили пузырьки воздуха — дети ныряли на девять футов, доставая со дна бассейна серебряные доллары. Вскоре над водой показались кулачки с зажатыми в них монетками, вокруг бассейна толпились родители и воспитатели, подбадривая криками своих чад, подсказывая, что лучше искать на дальнем, более глубоком конце бассейна или на ступеньках, поздравляя, когда дети кидали к их ногам чистые, мокрые, блестящие монетки, поощряя нырять за новыми. Через толщу воды мелькали детские лица, слышались радостные вопли: «Одна! А у меня две!» Ор стоял такой, какой бывает в Новый год на стадионе «Розовая чаша», когда
