Несколько мгновений все четверо — Семенцов, Михайлюк, Костя и Слава — безмолвно смотрели на огонь в море, словно не верили, что это тот самый пароход и что он горит. Костя будто окаменел, не в силах был сдвинуться с места. Слава шумно дышал и, сам того не замечая, теребил Костю за руку.
— Лодку! Лодку! — закричал Семенцов. — Ведь детишки!
Костя опомнился и рассказал о Славиной лодке, которую они на днях оснастили парусом.
— Где она? — перебил Семенцов. — Показывай живей!
И все трое побежали за лодкой, оставив хромого Михайлюка на пристани.
Лодка оказалась на месте. Мигом отвязали цепь, которой она была привязана, притащили весла. Семенцов посмотрел на ребят:
— Возьму одного, места не хватит. Кто из вас? Живо!
— Я! — разом ответили Костя и Слава.
— «Я, я»… Еще с вами канителиться. — Семенцов столкнул лодку на воду. — Слушай мою команду! Ты, — он кивнул Косте, — на руль, а ты, — обернулся он к Славе, — беги в горсовет к Теляковскому, ищи лодки: с одной разве управимся?
Ветра не было, парус швырнули на дно. Заскрипели уключины, и лодка понеслась. Слава остался на берегу.
Никогда Костя не думал, что можно так грести, как греб Семенцов. При каждом взмахе весел лодку точно подбрасывало, казалось, она несется не по воде, а над водой. Огонь в море приближался. Темнота отступала. Воздух светлел, становился дымчато-розовым. Уже видно было, что горит развороченная взрывом бомбы корма и пароход оседает на корму, задирая нос, на котором что-то шевелилось, двигалось — должно быть, люди. Ни голосов, ни шума пожара еще не слышно было, и это делало зрелище горящего в море судна особенно страшным.
Первый, ослабленный расстоянием звук, который они услышали, был похож на сильный вздох. Должно быть, взорвался котел. Видно было, как пароход заволокло белым клубящимся облаком.
Он был небольшой. Теляковский говорил правду. Маленький, белый и, видимо, нарядный пароходик, из тех, на которых обычно совершают экскурсии в праздничные дни. Труба желтая, с черной каймой, узенький капитанский мостик, застекленная будка рулевого. Даже радиорубки не видно, и, наверное, нечем дать сигнал о бедствии…
Все это Костя уже мог разглядеть при свете пожара. Нос парохода задирался все выше, обнажая ниже красной черты ватерлинии зеленовато-черный киль. В воздухе остро запахло гарью. Обломки обшивки, обрывки снастей падали в воду и гасли с громким шипением. Но все эти звуки: треск горящего дерева, свист пара, грохот рушащихся надстроек, всплески воды — перекрывая слитый воедино, пронзительный крик. Словно кричал один человек.
Пассажиры, в большинстве женщины, беспомощно и неумело карабкались, как на крутую гору, на нос, срывались, падали и снова ползли, путаясь в платье, цепляясь руками, ногами за накренившуюся палубу. Другие в растерянности метались, ломая руки, прижимая к груди детей, третьи прыгали в воду, и юбки их вздувались, как зонты. Кому удавалось вынырнуть, тот пытался добраться до единственной шлюпки, только что отчалившей от парохода. Шлюпка была перегружена и сидела в воде очень низко. Но утопающие хватались за ее борта со всех сторон, она оседала все глубже, пока не черпнула одним бортом воду и не пошла ко дну.
Семенцов греб изо всех сил. Но теперь Косте казалось, что лодка ползет еле-еле, и он просил, умолял:
— Скорее… Скорее… Смотрите! — закричал вдруг Костя так, что Семенцов оглянулся.
На самом носу горящего парохода какая-то женщина привязывала детей к подушкам и швыряла их в воду. Они мелькали в розовом воздухе, на мгновение исчезали и всплывали, держась на подушках, как на поплавках.
Это была единственная женщина, которая не растерялась и, очевидно, первая заметила приближающуюся лодку. Может быть, это тетя Даша? Костя пытался разглядеть ее и не мог. Он только видел ее длинные черные распустившиеся волосы, которые раздувались по ветру. Вдруг они вспыхнули. Взмахнув руками, женщина бросилась в море.
В ту же минуту пароход вздрогнул, как будто предсмертная судорога прошла по его изуродованному, обожженному телу, поднялся на дыбы, почти вертикально, и стремительно ушел в воду. Огромная черная воронка закручивающейся со страшной силой воды втянула вслед за ним всех, кто находился поблизости.
Когда Семенцов, мокрый, задохшийся, подогнал лодку к месту катастрофы, на поверхности моря виднелось лишь несколько женских голов и четыре намокшие подушки с детьми. Семенцов принялся подгребать и втаскивать их в лодку. Один человек сам подплыл. Это был кочегар парохода, с черным лицом и обожженной, в волдырях, рукой.
Костя заметил неподалеку от лодки ребенка на подушке, она почти совсем погрузилась в воду. Видя, что Семенцов занят, Костя прыгнул в море, подплыл, ухватил намокшую, скользкую подушку и поплыл обратно. Он чувствовал, что его тянет вниз, но не выпускал подушки, поддерживая одной рукой ребенка так, чтобы его голова находилась над водой. Семенцов вытащил обоих в последнюю минуту, когда Костя уже начал пускать пузыри.
Всего удалось спасти трех взрослых и четырех детей — тех самых, которые были привязаны к подушкам. Они были обязаны своим спасением женщине, у которой загорелись волосы. Но сама она погибла.
— Тетя Даша… тетя Даша… — беззвучно шептал Костя.
Он сидел на корме, с него текла вода, в башмаках хлюпало, но он ничего не замечал, смотрел, как устраивают Семенцов и кочегар мокрых, плачущих, обессиленных женщин, передавая им на руки детей, и продолжал шептать:
— Тетя Даша… тетя Даша…
В лодке негде было повернуться, приходилось соблюдать большую осторожность. Хорошо еще, что море спокойно. Кочегар и Семенцов сидели рядом и гребли. Было темно. Только далекое дымное зарево в степи указывало, где находится берег.
Когда прошли около половины пути, из темноты неожиданно послышался слабый голос: «Лодка! Лодка!» Костя повернул. Вскоре увидели женщину, плывущую на спине. В поднятой руке она держала сверток. Вероятно, она была отличным пловцом, если сумела отплыть на такое большое расстояние от парохода. Что с ней делать? Места в лодке не осталось ни вершка.
Семенцов с кочегаром посоветовались между собой. После этого Семенцов быстро разулся, скинул форменку, брюки и осторожно, чтобы не качнуть глубоко сидящую лодку, перебрался к Косте на корму, а с кормы ловко спустился в воду. Он подплыл к женщине, помог ей взобраться — тоже с кормы — в лодку. Костя потеснился, и женщина очутилась рядом с ним. А Семенцов поплыл позади лодки, изредка, для передышки, придерживаясь рукой за кольцо на корме. Корма сидела теперь слишком низко. Костя, с разрешения Семенцова, пересел к кочегару и взял у него одно весло.
То, что издали выглядело свертком, оказалось ребенком в одеяльце. Спасенная женщина, едва уселась, принялась развертывать одеяльце, гладить и согревать ребенка своим дыханием. Он был странно тих, неподвижен. Мать не замечала этого, прижимала его к груди, баюкала, тихо и нежно напевай.
Все молча, кто со страхом, кто с жалостью, смотрели на нее. Она была еще очень молода, с виду совсем девчонка, с короткими, слипшимися от воды волосами, с тонкой шеей и узкими, худенькими плечами, которые ясно обозначались под мокрым платьем.
— Баю-бай, мальчик спай… — пела она слабым голосом песенку, которую сама, должно быть, выдумала.
Одна из женщин вдруг заплакала. Молодая мать испуганно взглянула на нее, прошептала:
— Не надо… не надо… он спит. Вовочка, ты спишь? Скажи маме: здравствуй, мама! Здравствуй, Вовочка, здравствуй, сыночек…
Плечи ее задрожали. Может быть, она помешалась? Костя боялся смотреть на нее.
Наконец показалась пристань. Лодка причалила. На пристани их встретили Теляковский, Слава и Михайлюк.
