Костя постучал сильнее. Окно распахнулось, в него высунулась жирная физиономия Галагана:
— Чево тебе?
— Как — чево? Приказа не знаете? Почему нет маскировки?
— Чево?
— «Чево, чево»… Мас-ки-ровка! — громко и раздельно произнес Костя.
— А ты кто такой? Хозяин мине? Пшел! — И Галаган захлопнул окно.
Костя вскипел и готов был разбить стекло. Однако все обошлось. Галаган сказал что-то своей Галаганихе, она лениво, кое-как занавесила окно рядном. Костя не ушел, пока не убедился, что рядно не пропускает света.
Слава встретил его сообщением, что в море замечен огонь, вскоре исчезнувший. Костя взобрался на крышу, но ничего не увидел. Потом они снова сидели вместе со Славой на веранде. Обоих сильно клонило ко сну, но они крепились.
Время тянулось удивительно медленно. То и дело приходилось на цыпочках пробираться в столовую и смотреть на часы, чтобы не прозевать смены вахты. Наконец часы пробили полночь. Костя полез на крышу.
Он устроил свой наблюдательный пункт так, чтобы видеть весь горизонт, уселся поудобнее и поднес к глазам бинокль.
Луна должна была взойти у него за спиной, в степи. Она поднималась неприметно и так же неприметно светлело вокруг. Вскоре все сделалось видно: слева — пристань и покачивающиеся на якорях рыбачьи лайбы, справа — темная узкая спина мыса Хамелеон, а впереди во все стороны лежало море, черное, маслянистое, по которому словно рассыпали горсть новеньких золотых и медных монет.
Костя поморщился. Лунные блики на воде рябили в глазах, мешали смотреть. Он медленно водил биноклем, всматриваясь и прислушиваясь. Все было тихо, море пустынно, а город спал.
Потом Костя услышал голоса и шаги на улице. Потом со стороны пристани мелькнул синий защитный огонек и донесся звук заводимого мотора. На воде звук был отчетливо слышен: мотор чихал, кашлял, затем звук сразу стал густым, ровным, раздался всплеск, темное пятно отделилось от пристани и стремительно понеслось вперед, на мгновение показалось в свете лунной дорожки и исчезло.
«Пограничники… сторожевой катер», — догадался Костя.
Ему сделалось веселее при мысли, что он не один на вахте, что там, в открытом море, настоящие моряки-пограничники, которые и мышь не пропустят.
Луна уже начала садиться. Становилось прохладно. Костя поднялся, зевнул и опять поднес бинокль к глазам. В ту же минуту рука его потянулась к свистку. Далеко в море, на траверзе мыса Хамелеон, возник тонкий язычок пламени. Вот он исчез, снова появился, удлиняясь и делаясь ярче. «Горит судно в море!» Костя три раза коротко, резко свистнул.
Внизу на веранде заворочались. «Дрыхнут они, что ли?» Костя разозлился и опять подал сигнал. На веранде кто-то вскочил, подбежал к перилам, спросил сонным голосом:
— Костя, ты?
— Сигнал номер три! Тревога! — прокричал осипшим от сырости голосом Костя.
Он хотел сам спуститься, чтобы растолкать этих горе-моряков, но не покидать же вахты! От волнения Костя не мог стоять на месте, то и дело поглядывал в бинокль на далекий огонь в море. «Что бы это могло быть? Пожар или бомба угодила? Может, мина? А катер где? Наверное, там. Узнали и двинулись в два счета… вот это моряки!» Костя с нетерпением ждал известий. Наконец внизу послышались торопливые шаги.
— Славка?
— Я.
— Ну что?
— Ничего. Они сами знают. А меня прогнали. «Марш, говорят, домой, не твое дело». А что горит?
— Какое-то судно.
Заскрипела лестница. Слава взобрался на крышу и с жадностью приник к биноклю.
— Здо?рово горит… танкер, должно быть… Гляди, это нефть, я думаю.
— Какая нефть? — Костя недоверчиво взял бинокль, недовольный тем, что Слава заметил что-то такое, чего он не заметил. — Никакой не танкер, баржа, по-моему. Где твоя нефть?
Однако Слава продолжал утверждать, что видит горящую на воде нефть. В разгар спора Костя вдруг дернул товарища за руку:
— Смотри, а это что?
Позади них, за городом, далеко-далеко в степи, поднималось бледное зарево.
— Да ведь это луна! — воскликнул Слава.
Но он не знал того, что знал честно бодрствовавший на вахте Костя: что луна уже зашла. Костя безмолвно смотрел на зловещий багровый отсвет, падавший на город от далекого зарева в небе. Томительное предчувствие беды сжало его сердце.
— Это не луна. Это… немцы, — сказал он дрогнувшим голосом.
Далекое зарево вызвано было пожарами. Вражеские самолеты подожгли хлеба, щедро уродившиеся этим летом. Хлеба горели, и отблеск пожаров виден был за десятки километров. Но жители города узнали об этом лишь утром. А пока, проснувшись, они с тревогой смотрели на красное, будто раскалившееся от огня, небо. Они оборачивались к морю, там по-прежнему была ночь, и в ночном темном море горел и дымил, как факел, тонущий танкер. С него пограничники спасли и доставили на берег мокрых обожженных людей.
Весь следующий день со стороны прибрежной дороги и дальше, из степи, доносился необычный, сильный, ни на минуту не стихающий шум. То двигались на запад войска.
Изредка ветер доносил с запада отдаленный гул — то ли гром гремел, то ли пушки стреляли. И опять стихало. Дорожная пыль, взбиваемая тысячами ног и колес, стлалась по степи, густая и горькая, как дым пожарищ. Солнце едва пробивалось сквозь эту дымовую завесу.
Война, война… Все говорило о ней. Возле городского военкомата толпились призываемые в армию. В здании горсовета обосновался штаб воинской части, и связисты тянули провода полевого телефона, разматывая тяжелые катушки. С треском подкатывали запыленные мотоциклисты с донесениями.
И опять — теперь прямо через город — шли войска. Загорелые, крепкие пехотинцы в гимнастерках и в касках, вскинув винтовки на ремни, могучие танки, сотрясавшие своей тяжестью улицы маленького города, батареи на тягачах, зенитные установки, саперные части… И вся эта сила двигалась на запад, на запад, в бой!
— Если бы мы были старше! — восклицал Костя.
— Ну и что? — рассудительно, как всегда, возражал Слава. — Все равно требуется подготовка.
На это Косте нечего было ответить. Но он не мог, не хотел оставаться в стороне, ему было стыдно. И Слава понимал его.
Под вечер доставили раненых с пограничной заставы, которая первой встретила врага. Это были женщины, дети — и ни одного мужчины. Пограничники остались там и дрались до последнего. Рассказывали, что командир заставы, раненный в обе ноги, подполз к пулемету и в упор срезал вражеский пикировщик.
Раненые прибивали в город всю ночь. Школу отвели под временный госпиталь. В классах расставили койки, в учительской устроили операционную. Костя и Слава вызвались было помочь, но им сказали, что обойдутся без них. Они пошли в военкомат, но и там они не были нужны, а пионервожатый, к которому они обратились, ответил, что ждет указаний.
Но Костя не желал больше ждать и слоняться без дела. Он решил обратиться прямо к секретарю горкома партии, к Аносову. Может быть, он его помнит: ведь он разговаривал с ним весной. И пусть Аносов скажет, должны ли пионеры в военное время сидеть сложа руки?
Несколько часов Костя дежурил возле горсовета (там, на втором этаже помещался горком партии). У подъезда стоял часовой и не пропускал его. Здесь находился теперь военный штаб. Все-таки Костя ждал. И дождался. Аносов вышел в сопровождении военного. У обоих были озабоченные лица. Военный что-то говорил, Аносов внимательно слушал. Так внимательно, что не заметил Кости, хотя тот изо всех сил
