образом, в одном и том же регионе. Наука знает о процессе памяти не так уж много, но, возможно, именно память станет одной из первых когнитивных функций головного мозга, которую мы сможем расшифровать и понять на молекулярном уровне.
Мы уже знаем, например, что существует молекула, которая блокирует перевод информации из кратковременной памяти в долговременную. Если блокировать действие этой молекулы, то поступившая в мозг новая информация может быть долговременно сохранена. Разумеется, искушение искусственно повлиять на этот своего рода «выключатель», решающий, что остается в памяти, очень велико».
Подтверждение того, что память в значительной мере связана с синапсами, без сомнения, продвинуло нейробиологические опыты. Однако не следует забывать, что «морской заяц» является простой моделью живого организма. В нейробиологии не так легко выявить концепции, действующие для разных биологических видов, как, например, в генетике.
У позвоночных животных, и, прежде всего, у человека, возможно, действуют другие механизмы процесса обучения. От широкого и всеобъемлющего понимания процесса возникновения памяти ученые в настоящее время очень далеки, хоть и упорно продвигаются по путям, ведущим к их разгадке.
Одним из них является директор Института молекулярной генетики, академик РАН Е.Д. Свердлов, который выдвинул предположение, подтверждающее высказывание А. Портмана. Согласно этому предположению, человеку удалось задержаться в «детстве», и, как следствие, его мозг и нервная система получили значительно больше синапсовых взаимодействий и контактов окончаний нервных клеток, чем, например, мозг обезьяны, у которой путь развития был значительно ускорен, посредством, как предполагает академик, наличия ретровирусов.
Эти вирусы вносят элементы, способные регулировать активность генетического аппарата. Они могут так изменить программу развития зародыша, что это развитие может остановиться на более ранней стадии. Новорожденные шимпанзе и человека очень похожи. И вот, согласно гипотезе, которую многие разделяют, когда-то у части популяции нашего с шимпанзе общего предка произошли изменения генома, которые изменили и программу его развития, и таким образом представители этой части популяции (предполагается, что именно от нее произошло человечество) задержались на более ранней стадии развития. Это могло дать мозгу возможность развиваться дальше. Увеличилось время зависимости потомков от родителей. В результате процесс передачи потомкам навыков, приобретенных родителями, интенсифицировался, возросла роль обучения.
Тем самым подтверждается не только значение эволюционной теории Дарвина, но и огромное влияние обучения на развитие структур мозга. Подчеркивается и влияние социального фактора на мутацию различных генов, ответственных за процесс обучения.
И еще одно мнение об эволюционных процессах, адаптации и значении процессов обучения из уст русского врача-психиатра и нейрофизиолога Николая Богданова, работающего в области дерматоглифики — раздела антропологии, изучающего различия между обезьяной и человеком: «Дерматоглифическая картина ладони обезьяны намного сложнее, чем у человека. Информация заложена здесь неисчерпаемая, но осмыслить мы можем лишь часть ее. Если выстроить ряд от низших обезьян к человекоподобным и далее к человеку, а затем сравнить дерматоглифическую картину ладоней, то даже неспециалисту видно, насколько она упрощается от низшего вида к высшему, и нервная система упрощается соответственно». С очень высокой степенью вероятности можно предполагать, что при эволюции приматов их мозг в чем-то упрощался, а в чем-то усложнялся. «Им приходится адаптироваться с максимальным напряжением, — отмечает Богданов, — поскольку условия, в которых они живут, очень сложны. Поэтому обезьяна способна на многое, что для Homo Sapiens совершенно невозможно. Например, если удается приручить обезьяну, то это лучшая нянька для детей и лучший пастух для скота. У них потрясающая координация движений, с огромного расстояния они могут попасть точно в глаз.
Очевидно, природа заложила в организацию нервной системы приматов очень мощный фундамент, а когда выяснилось, что это, вероятно, излишне, мозг начал упрощаться.
Это подтверждается еще и таким фактом. Узоры на ладонях человека (не путать с линиями!) — явление редчайшее, а для обезьян — обычное. Как правило, люди с узорами на ладонях — люди с проблемами. Они более тревожны, агрессивны, чаще испытывают страх и, к сожалению, нередко оказываются в психиатрической больнице. Людей с узорами на ладонях там гораздо больше. Они не смогли адаптироваться в этом мире, он оказался для них слишком жестоким».
Мозг здорового молодого человека имеет миллионы, умноженные на миллионы синапсовых «почек», распускающихся в момент их взаимодействия, то есть число с примерно 15 нулями.
Посредством производства новых и разрушения неиспользованных синапсов возникает пластичность, так называемая способность нашего мозга приспосабливаться к окружающему миру. И эта способность остается на всю жизнь.
Стремление и умение человека, по сравнению, например, с обезьяной не только приспосабливаться к условиям окружающей среды, но и реагировать на постоянно меняющиеся правила игры, адаптироваться к ним, то есть воспринимать жизнь, во всем многообразии ее проявлений, еще раз подтверждает способность мозга подвергаться процессу обучения, т. е. говорит о его пластичности.
У маленьких детей постоянно образуются новые синапсы — и они учатся говорить. В мозге больного БА ученые находят синапсы, искривленные из-за нарушения контактов между ними, и по мере того, как нервные контакты один за другим разрушаются и отмирают, больной теряет способность говорить.
Новые контакты мы можем образовывать, пока мы живы, хотя количество их построений со временем меняется.
Трудно себе представить, насколько уменьшаются когнитивные способности больного в зависимости от степени развития БА. Это обусловлено потерей приобретенных навыков и способностей.
Чтобы понять состояние такого больного, нужно представить себе маленького ребенка. «Все движения тела и духа ослаблены и бессильны, — так сказал врач короля Генриха IV о наступлении старости. — Чувства притуплены, воспоминания утрачены, чувство критики исчезает — вы напоминаете маленького ребенка».
Пятисотлетний опыт родственников, ухаживающих за больными БА, подтверждает такое сравнение.
В том же столетии Эразм Роттердамский идет еще дальше: «Старики рады детям, а дети радуются старикам… Что отличает одних от других, не считая покрытого морщинами лица и груза лет за спиной? Они во всем очень похожи: светлые волосы, беззубый рот, слабое тело, любовь к сладостям и игре, бессвязная речь, забывчивость, неосторожность. И чем старше становится человек, тем больше напоминает он ребенка. И уходит он из жизни в смерть, не насытившись первой и не осознавая последнюю».
Мы живем или умираем?
По прошествии полутора столетий после первого диссидента Радищева второй диссидент России Чаадаев писал: «Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший шаг исчезает для нас безвозвратно».
Как это перекликается с высказыванием другого философа, Августина, который писал: «С того самого момента, когда мы вступаем в жизнь, нас уже поджидает смерть. Перемены, претерпеваемые нами в любой момент нашей жизни — если это вообще можно назвать жизнью, — ведут нас к смерти. Год спустя мы ближе к смерти, чем год назад, завтра ближе, чем сегодня — сегодня, чем вчера… Каждое мгновение, прожитое нами, вычитается из жизни. С каждым днем нам остается все меньше, так что вся жизнь — это не что иное, как путь к смерти, на котором никому не дано ни задержаться, ни остановиться… То, что происходит в стремительном течении каждого дня, каждого часа и каждого мгновения, это не что иное, как постепенное умирание, заканчивающееся смертью. Потом наступает время после смерти, тогда как все время до этого момента — время нашей жизни — было временем пребывания в смерти. Человек в действительности не живет, он находится скорее в умирающем, чем в живущем теле».
Человек уже с момента рождения пребывает в состоянии физического приближения к смерти, и постоянное желание познать неизвестное, заставить его служить себе, постичь причину смерти вызывает в
