«Харакат». Именно для придания узбекским исламистам «внешнеполитического» значения в узбекских государственных СМИ их с недавнего времени стали называть не ваххабитами, а джихадистами.
Реальный шанс исламистов на реванш возникнет, вероятно, после ухода Каримова. Ситуация с наследником узбекского президента до сих пор не ясна. Возможность наследования власти его старшей дочерью Гульнарой Каримовой выглядит, мягко говоря, сомнительно. И не столько потому, что она женщина, сколько потому, что в депешах «Викиликс» ее называют «самым ненавидимым человеком в Узбекистане». Причем не только среди населения, но и среди элит: в депешах она даже называется «воровской баронессой», которая пытается прибрать к рукам все стоящее в стране. И не только у местных бизнесменов. Так, по некоторым данным, именно она отнимает у МТС ее дочернюю структуру «Уздунробита» (которую сама же продала МТС в 2004 году и, поскольку теперь «Уздунробита» контролирует до 40% мобильного рынка страны и стоит больше миллиарда долларов, хочет вернуть), а также шантажирует американских инвесторов. И если МТС и другие западные фирмы еще могут сопротивляться, то у узбекского бизнеса вариантов нет. А поскольку весь бизнес в стране контролируется различными кланами, то безмерные аппетиты Гульнары (а также второй дочери Каримова Лолы, не сильно уступающей той в жажде денег) настроили против детей Каримова слишком многих. И тут возможны два варианта событий.
Первый условно называют «туркменским». «Кланы быстро договорятся, уберут лишних — тех, кто не хочет договариваться, а также тех, кто по статусу может претендовать на власть (как, например, в Туркмении был отправлен в тюрьму спикер парламента)», — говорит Аркадий Дубнов. Не исключено, что договариваться будут не столько кланы, сколько силовики — руководство Службы национальной безопасности и МВД. Однако если компромисс не будет найден, то не исключено, что реализуется второй вариант — каждая из сторон начнет вербовать себе союзников извне. Вероятно, среди находящихся в глубоком подполье исламистских группировок, контакты с которыми у силовиков вполне могут быть. «В группах, причастных к террористическим действиям, внешние контакты обычно замыкались на руководителях. Поэтому до сих пор нет четкой уверенности, на кого эти группы работали. Не исключено, что некоторые были связаны со спецслужбами, а совершаемые ими акты насилия отвечали интересам тех или иных ведомств или клановых групп», — говорит Виталий Пономарев. Вряд ли, конечно, при этом сценарии исламистам удастся захватить власть, но повлиять на то, кто станет следующим президентом, они вполне смогут.
В поисках системы координат
Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»
Станут ли религии несущими конструкциями нового миропорядка
Франс Франкен II. «Человек, делающий выбор между добродетелью и пороком»
В самом начале 1990-х годов я работал на Международном московском радио (бывшее «Иновещание»). Приходя на службу, каждый раз шел мимо закрытого студийного отсека на одном из этажей. Сотрудники знали, что там сидят арендаторы — время было тяжелое, и государственные учреждения охотно сдавали свои площади тем, кто мог платить. Вскоре выяснилось, кто именно, — богатая японская неправительственная организация «Аум синрикё».
Сектанты — приверженцы культа конца света, запрещенные в самой Японии, пользовались постсоветской неразберихой и вещали с российской территории на соотечественников. Тогда же, если кто не помнит, слепой гуру Сёко Асахара вел еженедельную программу по московскому телеканалу. (После теракта в токийском метро в 1995 году Асахара и его ближайшие сподвижники были приговорены в смертной казни, которая, правда, пока не приведена в исполнение.) Асахара не был одинок — утренние эфиры российского телевидения тогда заполонили иностранные проповедники, спешившие обратить в истинную веру освободившихся от коммунизма россиян…
Прекращение противостояния эпохи холодной войны оставило идейный вакуум, который не мог не начать заполняться. Левая, коммунистическая, идеология рухнула, как тогда казалось, навсегда (сейчас такой уверенности уже нет), а правая, либеральная, погрузилась в самодовольное переживание своего триумфа. Иллюзия «конца истории» стала быстро развеиваться, а вместо торжества либеральных ценностей повсюду торжествовала лишь одна составляющая западного образа жизни — модель потребления. Реакция была неизбежной — и из-за сопутствующего экономическому росту усугубления неравенства, и из-за нехватки «идеального», нематериального компонента социально-политической жизни. На фоне кризиса идеологий началось возвращение религий. И если сектантство, атаковавшее молодые общества в 1990-е, было досадным эпизодом, то традиционные религии всерьез претендуют в XXI веке на то, чтобы стать реальным политическим фактором во многих странах самого разного уровня развития.
Момент истины
О вторжении религии в политику активно заговорили в связи с феноменом «политического ислама», самым ярким проявлением которого стали теракты 11 сентября 2001 года. Точнее, таковыми их сочли на Западе, хотя исламские богословы и умеренные политики мусульманских стран решительно отмежевывались от экстремизма, утверждая, что «Аль-Каида» и иже с ней не имеют никакого отношения к магистральному направлению развития уммы. События последнего десятилетия отчасти подтвердили это, но одновременно и продемонстрировали, что в процессе рождения новой политики отделить мейнстрим от маргиналий
