Она опять открыла рот, но он опять не дал ей ничего сказать.
— Ну, раз тебе не хочется отвечать, — он улыбнулся, — я сам отвечу для чего. Для чужих людей. Чтобы вся слава досталась им. Ты сделаешь всю работу, а слава достанется им.
— Прости, пожалуйста, — сказала Элизабет, полусмеясь. — За работу мне хорошо платят, что тебе прекрасно известно, и если все так и пойдет, в это время в следующем году, если мы решим остаться в Нью-Йорке, мы сможем купить тот дом, что мы видели…
— Моя дорогая Элизабет, — прервал ее Марк, — если все так пойдет, в это время в следующем году тот дом будет продан, а на его месте будет стоять небоскреб или ужасный современный бар, в котором не подают выпивку, или ресторан, в котором не подают еду, чтобы, не дай бог, не быть «как все». — Он изобразил пальцами кавычки, заставив Элизабет рассмеяться. — Любое из этих заведений ты, без сомнения, покрасишь в белый цвет, вмонтируешь в пол флуоресцентные лампы и откажешься от мебели, если она будет загромождать помещение, — поддразнил он ее. — И благодаря этому кто-то урвет свою долю известности. — Он посмотрел на нее с притворным отвращением. — Пойми, это твои белые стены, ничьи больше, и никто не смеет забирать это у тебя. Я хочу иметь возможность привести туда наших друзей и сказать: «Смотрите, все это сделала Элизабет. На это у нее ушло три месяца — только белые стены и никаких стульев, но я горжусь ею. Ведь у нее хорошо получилось, правда?»
Элизабет схватилась за живот от хохота.
— Я никогда не позволю снести тот дом. В любом случае эта работа приносит мне много денег, — объяснила она.
— Ты уже второй раз упоминаешь о деньгах. Мы неплохо живем. Зачем тебе столько? — спросил Марк.
— На черный день, — ответила Элизабет, смех затих, а улыбка сошла с ее лица, когда она вспомнила о Сирше и об отце. — Ну, пусть на серый. На серый дождливый день.
— Хорошо, что мы больше не живем в Ирландии, — сказал Марк, не замечая выражения ее лица и глядя в окно. — Иначе бы ты разорилась.
Элизабет посмотрела на дождь за стеклом и не могла не подумать о том, что эта неделя была пустой тратой времени. Не то чтобы она ждала приветственных речей и праздничных украшений на магазинах по случаю ее приезда, но ни Сиршу, ни отца, казалось, совсем не интересовало, дома она или нет, как она жила, где побывала и чем занималась все это время. Но она приехала домой вовсе не для того, чтобы делиться историями о своей жизни в Нью-Йорке, она приехала их проведать.
Отец все еще не разговаривал с ней из-за того, что она уехала и оставила его одного с Сиршей. Работа по нескольку месяцев в разных странах казалась ему страшным грехом, но совсем уехать из страны стало теперь в его глазах самым ужасным грехом из всех возможных. Перед отъездом Элизабет договорилась, что за ними обоими будут присматривать. К ее огромному огорчению, Сирша в прошлом году бросила школу, и Элизабет пришлось опять устраивать ее на работу — восьмой раз за два месяца, — теперь она укладывала продукты на полки в местном супермаркете. Кроме того, она договорилась с соседом, что он будет возить ее два раза в месяц в Килларни на консультации к психологу. Элизабет считала это гораздо важнее работы, хотя и знала, что Сирша согласилась ездить только ради того, чтобы дважды в месяц вырываться из своей клетки. Если когда-нибудь и случится такое, что Сирша решит поговорить о своих чувствах, по крайней мере, будет кому ее выслушать.
Правда, она не обнаружила никаких следов домработницы, которую наняла для отца. Дом был грязным, сырым, в нем плохо пахло даже после того, как она два дня пыталась его отскрести. В итоге Элизабет сдалась, поняв, что никакие чистящие средства не вернут этому месту его блеск. Уходя, мать забрала его с собой.
Сирша уехала с фермы и поселилась с группой каких-то непонятных молодых людей, с которыми она познакомилась в палаточном лагере на музыкальном фестивале. Казалось, эти ребята с длинными волосами и бородами только и делали, что сидели у старой башни, валялись на траве, бренчали на гитаре и распевали песни о самоубийстве.
За время своего пребывания дома Элизабет удалось застать сестру всего два раза. Первая встреча была очень короткой. В день приезда ей позвонили из единственного магазина женской одежды в Бале-на-Гриде. Они поймали Сиршу на краже футболок. Элизабет поехала туда, долго извинялась, заплатила за футболки, и как только они вышли на улицу, Сирша направилась к холмам. Вторая их встреча была достаточно продолжительной для того, чтобы Элизабет одолжила Сирше денег и договорилась пообедать с ней на следующий день, однако обедать Элизабет пришлось в одиночестве. Но, по крайней мере, она была рада видеть, что Сирша наконец немного прибавила в весе. Лицо округлилось, а одежда уже не висела на ней, как раньше. Возможно, на нее хорошо повлияла самостоятельная жизнь.
В ноябре жизнь в Бале-на-Гриде замирает. Молодежь учится в школах и колледжах, туристы сидят по домам или ездят в более теплые страны, в кафе и ресторанах тихо и малолюдно, некоторые закрываются, остальные пытаются выжить. Городок становится мрачным, холодным и унылым, к тому же нет цветов, которые летом хоть как-то оживляют улицы. Кажется, будто жители покинули его. Но Элизабет была рада, что приехала. Возможно, ее маленькой семье было на нее наплевать, но она теперь точно знала, что не может жить, не заботясь о них.
Очередь, в которой стояли Марк и Элизабет, постепенно двигалась. Перед ними был только один человек, и уже скоро они освободятся. Успеют на свой рейс в Дублин, а оттуда отправятся в Нью-Йорк.
У Элизабет зазвонил телефон, и у нее упало сердце.
Марк резко обернулся:
— Не отвечай.
Элизабет достала телефон из сумки и посмотрела на определившийся номер.
— Элизабет, не отвечай! — Его голос был строгим и твердым.
— Это ирландский номер. — Элизабет прикусила губу.
— Не надо, — нежно сказал он.
— Но ведь могло что-то слу… — звонки прекратились.
Марк улыбнулся, на лице у него было написано облегчение.
— Молодец!
Элизабет слабо улыбнулась, и Марк снова повернулся лицом к стойке регистрации. Телефон зазвонил снова.
Номер был тот же.
Марк разговаривал с женщиной за стойкой, смеялся и был, как и всегда, обаятелен. Элизабет крепко стиснула телефон в руке и смотрела на высвечивающийся на экране номер, пока он не пропал и звонки не прекратились.
Раздался сигнал, означающий, что на автоответчик поступило сообщение.
— Элизабет, дай свой паспорт. — Марк повернулся к ней. Лицо у него вытянулось.
— Я просто проверяю сообщения, — быстро сказала Элизабет и, прижав телефон к уху, стала искать в сумке документы.
— Здравствуйте, Элизабет, это Мэри Флэерти из родильного отделения больницы Килларни. Вашу сестру Сиршу привезли со схватками. Это на месяц раньше, чем ожидалось, как вы знаете, так что Сирша хотела, чтобы мы позвонили вам и сообщили об этом на случай, если вы захотите к ней приехать…
Дальше Элизабет не слышала. Она стояла окаменев. Схватки? У Сирши? Она ведь не была беременна. Элизабет прослушала сообщение еще раз, надеясь, что эта Мэри Флэерти просто ошиблась номером, и не обращая внимания на просьбы Марка достать паспорт.
— Элизабет! — Громкий голос Марка прервал ее размышления. — Дай паспорт. Ты всех задерживаешь.
Элизабет обернулась и увидела, что из очереди на нее смотрят рассерженные лица.
— Простите, — прошептала она, дрожа всем телом.
— Что случилось? — спросил Марк, сердитое выражение исчезло с его лица, сменившись озабоченностью.
— Извините, — позвала их девушка за стойкой регистрации. — Вы летите этим рейсом? — спросила она как можно вежливее.
— Эээ… — Элизабет в замешательстве потерла глаза, перевела взгляд с лежавшего на стойке и уже зарегистрированного билета Марка на его лицо, затем снова на билет. — Нет, нет, я не могу. — Она отступила назад, выйдя из очереди. — Простите. — Она повернулась к стоявшим в очереди людям, лица которых уже смягчились. — Простите, пожалуйста.
Она посмотрела на все еще стоявшего в очереди Марка, который выглядел таким… таким разочарованным. Не тем, что она не едет, нет, он был разочарован в ней самой.
— Сэр! — Девушка за стойкой окликнула его, протягивая билет.
Он рассеянно взял его и медленно вышел из очереди.
— Что случилось?
— Сирша, — слабым голосом ответила Элизабет, к горлу постепенно подкатил комок. — Ее отвезли в больницу.
— Опять перепила? — Его озабоченность моментально испарилась.
Элизабет долго и напряженно думала, как ответить на этот вопрос, и стыд и смущение от того, что она не знала о беременности сестры, взяли верх и заставили ее солгать.
— Да, наверное. Хотя я не уверена. — Она покачала головой, как бы пытаясь стряхнуть мучившие ее мысли.
Марк опустил плечи.
— Слушай, ей в очередной раз промоют желудок, и все. Ничего нового, Элизабет. Давай ты зарегистрируешься, и мы обсудим это в кафе.
Элизабет покачала головой:
— Нет, Марк, нет. Мне надо ехать.
— Элизабет, это, скорее всего, пустяки, — улыбнулся он. — Сколько таких звонков ты получаешь в год, и всегда одно и то же.
— Может быть, сейчас это не пустяки, Марк.
Марк отнял руку от ее лица:
— Не дай ей сделать это с тобой.
— Что сделать?
— Заставить тебя жить ее жизнью.
— Не будь смешным, Марк, она моя сестра, она моя жизнь. Я должна о ней позаботиться.
— Даже несмотря на то что она никогда ничего не делает для тебя? Даже несмотря на то что ее совсем не волнует, есть ты рядом или нет?
Она как будто получила удар в живот.
