Единственная его задача, предельный смысл существования — сделать еще один вдох. Все остальное казалось лишенным малейшего смысла.
Он не ведал, остался ли рядом хоть кто-то — глаза не открывались уже вечность. Даже если и остался, какой прок — скоро и он не выдержит. Его снова сотряс приступ рвоты, но в желудке уже ничего нет — боги, его в жизни так не тошнило! Ветер дергал волосы (шлем он потерял уже давно) с яростью когтистого чудища. Он прижался еще ниже. Невидимые пальцы ухватились сильнее и задрали голову.
Грантл открыл глаза и обнаружил, что смотрит в безумное лицо с чертами столь искаженными, что он не сразу его узнал. Моряк с потонувшего судна? Заброшен на крышу кареты под хохот беспомощных богов?.. но нет, это же Финт, и на ее лице написан не ужас. Это дикое, кишки клубком заворачивающее веселье.
Она потянула за вделанные в железную полосу кольца и смогла подползти ближе, спрятав голову за его вздернутой головой; голос отдавался в созданной их торсами пещерке гулко, словно звучал в черепе: — Думала, ты помер! Ты бледный как чертов труп!
«Именно это заставило лопаться от смеха?» — Уже жалею, что не помер! — крикнул он в ответ.
— Видали и хуже!
Это высказывание он слыхал уже раз двенадцать с начала поездки. Похоже, это просто идеальная ложь для людей, пытающихся сохранить здравый ум среди полнейшего безумия. — Квел уже такое делал?
— Такое? Это Трайгалл Трайдгилд, дольщик! Мы только такое и делаем!
Когда она захохотала снова, Грантл опустил руку ей на лоб и оттолкнул. Финт ретировалась вдоль железной полосы, и Грантл снова оказался в одиночестве.
Сколько это длится? Дни. Недели. Десятилетия? Он отчаянно хотел свежей воды — достигавший губ дождь был солон словно само море. Он чувствовал, что слабеет — если бы нашлась еда, желудок ее не удержал бы. Мысль о том, что он может погибнуть, что тело будет болтаться в ремнях, пока шторм не сорвет его, вызывала ярость. Погибнуть не с оружием в руках, не с воинственным рыком, рвущимся из горла. Не омывшись теплой кровью, не взглянув в глаза убийцы…
Это хуже любой кончины, которую он может вообразить. Словно незаметная болезнь, когда вдруг с полной беспомощностью обнаруживаешь, что тело изменяет тебе. Ему даже не удастся послать небесам последний рык — вода зальет рот, заставив кашлять и задыхаться, давясь собственной гордостью.
Еще крики… смех? Нет, все — таки крики.
Что еще?
Грантл с трудом вдохнул и огляделся.
Стены воды с обеих сторон — он вздрогнул — и поток подбросил их вверх. Карета застонала, заскрипела. Заскрежетали кольца — его подбросило — и тут же ремни натянулись, рывком вернув Грантла на место.
Но он уже увидел — да! — всех сотоварищей — широко раскрытые глаза, разинутые рты — и еще увидел предмет их ужаса.
Они быстрее любой волны несутся к громадному утесу.
— Земля! — заорал с облучка Гланно Тряп. Взрывы пенных валов у подножия утеса были видны при каждом подъеме: зубастые черные скалы, рифы, отмели и прочие названия для убийц людей и кораблей. И повозок. Все маячат прямо впереди, в трети лиги — и быстро приближаются.
«Смогут ли лошади бежать по отвесной скале? Звучит смехотворно — но я не смеюсь. И не удивляюсь…
Но тогда почему все так вопят?»
Через миг Грантл получил ответ. Еще один подскок на волне, он извернулся и глянул назад, за карету — без всякого повода… по крайней мере, он подумал, кажется, что вид сзади не может оказаться хуже вида впереди.
Он увидел еще одну стену воды, на этот раз высотой с гору.
Тошнотно-зеленоватый край «горы» подхватил повозку, лошадей, начал поднимать к небу. Так быстро, что вода хлынула с крыши, с каждого распластавшегося дольщика. Даже ливень прекратился — их уже унесло в брюхо тучи.
Он подумал, что, открыв глаза, сможет узреть звезды и твердь небесную — и справа, и слева, и даже внизу — но нервы подвели Грантла. Он скорчился, крепко зажмурившись; тело дрожало на пронзительно холодном ветру. Смертный мозг не выдерживает подобного — гром снизу, вопли людей и животных, бешеный шум крови в каждой вене, каждой артерии, завывание ветра в раззявленном рту…
Выше и еще выше…
А утес не прямо впереди?
Он не смог взглянуть.
Все считали, что самое слабое зрение — у Рекканто Илка, и, на вкус Гланно, это было приятнейшим из заблуждений. К тому же он неплохо видел вещи шагов на тридцать. За пределами этого круга объекты приобретали мягкую расплывчатость, становились неопределенными формами; есть вызов в том, чтобы оценить скорость их приближения, расстояние и относительную величину. Для возчика это поистине драгоценное искусство, даже мудрость.
Увы, сейчас оно ему совсем не помогало.
Он мог слышать, как все вокруг вопят, и добавлял к их воплям свой. В уме мелькнула мысль, что Рекканто Илк вопит, не зная почему — просто потому, что вопят другие — но нависающая масса, изрытая стена утеса стала неоспоримым фактом и боги мои, как быстро она растет!
Лошади не могут не бежать вниз по кажущемуся склону, хотя на деле несчастные животные взбираются все выше вместе с волной — это всяческие иллювзорные обманы чувств, понимал Гланно, и тут не проспоришь.
Под каким бы там ни было углом, с какой-никакой точки и почки зрения, но Гланно уже видел вершину утеса, осклабившиеся им навстречу обмазанные птичьим пометом губы. По бокам сбегают странные полосы — что же это? Возможно ли? Лестницы? Необычайно!
Выше и выше, обзор расширяется, широкая вершина, плоскость, шары мерцающего света, словно ложки с плавленым мутным воском. Нечто громоздящееся. Шпиль, башня, да, разбашенная башня, и окна подмигивают щелями выбитых зубов — почти напротив них, почти на уровне …
Что-то загремело в воздухе, отдаваясь в мозге костей, стуча по корням зубов, обнаженных в улыбке, натянутой или, сможет быть, втянутой — что-то, разорвавшее волну, поднявшее клубы пены — мир облекся в белое, окружил лошадей, карету и самого Гланно.
Рот внезапно наполнился морской водой. Глаза смотрели сквозь жгучую соль. В ушах булькало, словно он давил пальцами ягоды. Хлюп-хлюп. И ах, как больно!..
Вода пронеслась, промыв мир… что это тут — здания?
Лошади умны. Лошади не слепы. Они смогли найти какой-то путь, улицу — а почему бы нет. Умные лошадки.
— Нно! — Гланно дернул поводья.
Лошади заржали.
Колеса впервые за четыре дня наскочили на нечто твердое.
Их тут же заклинило, ибо последние остатки смазки успели испариться; резкое торможение, карета подскочила в воздух. Голову Гланно дернуло влево и вправо. Размытые от скорости диски передних колес пролетели мимо него.
«Ох».
Когда повозка вновь опустилась, приземление вышло совсем не гладким.
Все затрещало. Гланно вместе с сиденьем, к которому он привязался, потащило вслед за лошадьми. Он уже не мог видеть, что карету круто занесло влево, она перевернулась, ударившись о большую башню, и проехала вверх тормашками еще шагов шестьдесят, остановившись наконец у стены приземистого здания с остроконечной крышей. Вывеска у передней двери здания бешено крутилась.
Гланно мчался на сиденье, крутясь туда и сюда; поводья впились в пальцы и запястья. Лошади добежали до конца слишком короткой улочки и бесстрашно скакнули через низкую каменную стенку. Увы,
