раны), Муриллио выпрямился. — Кровь пущена, — сказал он, и голос задрожал от боли.
— Ой, — сказал Горлас, снова принявшись качаться взад и вперед, — а я передумал.
«Одного оскорбления недостаточно. Я ничему не учусь».
Муриллио ощутил, как тяжело бьется сердце. Шрам от недавней, почти смертельной, раны запульсировал, готовый открыться. Он чувствовал, как сочится кровь из плеча, чувствовал теплые капли, промочившие рукав до локтя.
— Кровь пущена, — повторил он. — Сам можешь видеть, что больше я фехтовать не способен. Мы заключили соглашение при свидетеле, Горлас.
Горлас глянул на ручного мастера: — Ты точно помнишь, о чем мы говорили?
Старик пожал плечами: — Вроде бы насчет ранения…
Горлас нахмурился.
Мастер прочистил горло. — Ни и всё. Думаю, это был спор. Никак не слышал, чтобы вы соглашались.
Горлас кивнул: — Свидетель свое слово сказал.
Сотни зрителей в яме шумели и свистели. Муриллио гадал, нет ли среди них Харлло.
— Готовься, — сказал Горлас.
Что же, будь что будет. Десять лет назад Муриллио уже стоял бы над трупом этого типа, сожалея, конечно же, что не удалось решить дело миром. Благодать ушедших дней, старого ясного мира. А сейчас все так… перепуталось.
«Я сюда не умирать приехал. Лучше что-то сделать. Я должен выжить. Ради Харлло». Он вернулся к прежней стойке. Что же, для ослабевшего пригодна лишь защита; он должен отражать выпады, а если контратаковать, то лишь ради нанесения смертельной раны. «Так должен думать Горлас, так текут мысли в его ублюдочном уме. Ну, пора его удивить».
Шаг и выпад получились элегантным и очень быстрыми для человека его возраста. Горлас, только что качнувшийся вперед, был вынужден отпрянуть, парировав с трудом и без всякого изящества. Ответный удар он нанес торопливо и неаккуратно; Муриллио поймал его рапиру, отбил и сделал второй выпад — тот, который готовил с самого начала — вытянулся, целясь в сердце или легкое — все равно, сойдет и то и это…
Но каким — то непостижимым образом Горлас уже оказался ближе, сместившись вбок — он, оказывается, и не отступал назад, просто отклонил торс — и на этот раз выпад его был очень обдуманным, точным.
Муриллио уловил блеск даруджийской стали и перестал дышать. Что-то текло по боку, заполняло рот.
Он еще ощутил, как рвется горло — Горлас выдернул острие рапиры из раны и отступил вправо.
Муриллио начал поворачиваться за ним, но потерял контроль над телом, ноги согнулись… он лежал на твердой земле.
Мир померк.
Он слышал, как Горлас что-то говорит — то ли сожалеет, то ли нет.
«О Харлло. Мне так жаль… жаль…»
И наступила тьма.
Его пробудил удар ногой в лицо, но боль тут же исчезла, унося с собой всё прочее.
Горлас Видикас встал над трупом Муриллио. — Позови возчика, пусть отвезет тело в город, — сказал он мастеру, склоняясь и вытирая оружие о ручное кружево шелковой рубашки жертвы. — Доставьте его в «Гостиницу Феникса», и рапиру, и все остальное.
В яме люди веселились и стучали кирками, словно толпа оборванных варваров. Горлас обратил лицо к ним и поднял руку в приветствии. Крики усилились. Он повернулся к мастеру: — Дополнительный бочонок эля рабочим.
— Они будут пить за ваше здоровье, Советник!
— Да, и найдите мне мальчишку.
— Думаю, это его смена в шахте, но я кого-нибудь пошлю.
— Отлично. Не церемоньтесь с ним. Но проследи, чтобы его не забили до смерти. Если его убьют, я лично выпущу кишки каждому. Убедись, что все поняли.
— Слушаюсь, Советник. — Мастер помешкал. — Никогда не видывал такого умения… казалось, он вас сделает…
— Уверен, он и сам так думал. Иди ищи возчика. Быстро.
— Спешу, Советник!
— Да, я беру кошель. Мы в расчете.
Мастер поспешил поднести деньги. Ощутив тяжесть кошеля, Горлас поднял брови. Годовое жалование мастера у него под носом. Похоже, Муриллио принес все свои сбережения. В три раза больше всех процентов, не уплаченных этим дураком. Но если бы мастер начал пересчитывать и откладывать лишнее… что же, тут осталось бы два трупа. Может быть, старый дурак не так — то глуп.
Это был, как подумал Горлас, отличный денек.
Итак, вол начал долгое возвращение в город, заковылял по выбоинам дороги, и на дне телеги лежало тело человека, ставшего слишком порывистым и, вполне возможно, слишком старым для опасных авантюр; но кто посмеет сказать, что сердце его очерствело? Кто упрекнул бы его в нехватке мужества? Но отсюда возникает более тяжелый вопрос: если сердца и мужества недостаточно, что нам делать?
Вол чуял кровь, и она ему не нравилась. Это запах хищников, охотников. В косном мозге животного пробудились самые темные инстинкты. Он ощущал за спиной смерть, и сколько бы шагов он ни делал, запах смерти не отставал. Вол ничего не понимал и потому покорялся.
В сердце зверя нет места скорби. Он горюет лишь по себе самому. Вот двуногие хозяева, они совсем другие.
Мухи летали, тоже не задавая вопросов. Свет дневной угас.
Глава 18
