ничьи нервы. Раллик отвернулся, закрыв лицо руками.
Выжившие не скорбят сообща. Они скорбят наедине с собой, даже находясь в одном месте. Горе — самое одинокое их чувств. Горе изолирует, и все ритуалы, обряды, объятия служат лишь отчаянными попытками пробиться сквозь барьер.
Они не работают. Внешние формы рассыпаются.
Увидеть смерть — остаться в одиночестве.
Далеко ли может уйти заблудшая душа? Хватке казалось, что она начала с некоего далекого ледяного мира, что она брела по пояс в снегу и ветер кусал лицо, вился кругами. Она снова и снова падала, наст резал тело до крови, ибо она шла обнаженной; пальцы на руках почернели и походили на твердые деревяшки. Пальцы ног отваливались, кожа сходила, суставы распухли.
Двое волков идут по следу. Она не знала, как это поняла, но как-то поняла. Двое волков. Бог и Богиня Войны, Зимние Волки. Они учуяли ее, увидели соперницу — но она же не властительница, не богиня. Некогда она носила на руках посвященные Тричу браслеты, и это ее отметило.
Войны не существует без соперников, без врагов. Вот истина мира бессмертных и мира смертных. Пантеон отражает бесчисленные аспекты сущего. Грани кристалла доносят несомненную правду, каждый — свою. Зимой война — мертвящее обморожение. Летом война — гниль под тучами вонючих мух. Осенью поля боев усеяны мертвецами. Весной война начинается снова на тех же полях, семена ее всходят на удобренной почве.
Она брела сквозь темный лес, между черных сосен и елей. Пальцы отвалились. Она ступала на культи. Зима захватила ее, зима стала врагом, и волки подкрались ближе.
Потом — горный перевал; раз за разом набегали вспышки сознания, вырывая ее из лап забвения, и каждый раз она находила пейзаж преображенным. Груды валунов, каменные столбы, отвесные пики над головой. Кривая, мучительная тропка вдруг круто пошла вниз, по сторонам разлапистые дубы и пихты. Звериный вой ярится высоко в горах, далеко позади.
Долина внизу, зеленая и пахучая, джунгли в невозможной близости от высоких гор и метущих снег ветров — возможно, она пересекла целые континенты. Руки зажали, босые ноги глубоко погружаются в теплый, сырой чернозем. Тучи насекомых вьются вокруг.
Из зарослей послышался кашель большого зверя, а затем низкое кошачье рычание.
Ее нашел другой охотник.
Хватка спешила, словно ее ожидало иное место, убежище, пещера, в которую можно войти и выйти с какой-то другой стороны — выйти возрожденной. И еще она видела вокруг себя — беспорядочно торчащие из мха, земли и сгнивших бревен — мечи с ржавыми лезвиями, поросшими лишайником рукоятями, позеленевшими навершиями. Мечи всех стилей, и все так сильно повреждены, изжеваны коррозией, что не могут служить оружием.
Она услышала кошачий кашель — на этот раз ближе.
Хватку охватила паника.
Она вышла на поляну, заросшую высокой колышущейся травой, и врезалась в изумрудное море, раздвигая его волны грудью.
Кто-то зашумел сзади, бросившись в смертельную атаку.
Она с криком упала.
Раздались лающие голоса, им ответило близкое ворчание. Хватка перекатилась на спину. Вокруг были человекоподобные существа, они скалили зубы и тыкали обожженными палками в сторону леопарда, припавшего к земле всего лишь в трех шагах от лежавшей женщины. Зверь прижал усы и оскалил клыки. Затем исчез в одно мгновение.
Хватка встала на ноги и обнаружила, что башней возвышается над существами, хотя все они взрослые — это можно было понять даже сквозь покрывавший их тела тонкий мех. Пять самок, четыре самца; самки были более крепкими, с широкими бедрами и грудными клетками.
Сияющие карие глаза следили за ней с каким-то обожанием; но затем существа вытянули копья и начали толкать ее на тропу, пересекавшую проложенный ею след. «Не такое уж обожание». Копья пугали ее — она увидела на остриях что-то темное. «Я пленница. Ужасно».
Они поспешно двинулись по тропе, вовсе не рассчитанной на человека такого роста, и Хватка то и дело натыкалась лицом на сучья. Довольно скоро они вышли на другую поляну, к подножию утеса. Широкая и узкая каменная полка накрывала вход в пещеру. Оттуда вился дымок. У входа сидели две старых женщины, из-за их спин таращили глазенки несколько детей.
Дети не издали ожидавшихся Хваткой криков удивления — вообще все существа молчали. Женщину внезапно охватило подозрение: эти твари не хозяйничают в здешних местах. Нет, они ведут себя как жертвы. Она увидела груды камней по бокам входа — ими заваливают пещеру с наступлением вечера.
Захватчики повели ее внутрь. Пришлось низко пригнуться, чтобы не расцарапать лоб о закопченный, неровный потолок. Дети бежали рядом. За единственным каменным очагом пещера продолжалась, уходя в темноту. Закашлявшись от дыма, она почти ощупью обогнула очаг и пошла в глубину. Копья толкали ее сзади. Плотная земля пола была завалена мусором, поверхность начала понижаться, появились уступы — она скользила, чуть не падая.
И вдруг копья с силой подтолкнули ее.
Испуганно крикнув, Хватка полетела вперед, скользя по мокрому полу, словно он был вымазан жиром. Она пыталась хоть за что-то ухватиться, но руки молотили по пустоте — а потом исчез и пол. Она падала.
Неожиданное падение Харлло быстро закончилось среди острых камней. Резко заболела спина, бедро и лодыжка. Столкновение ошеломило его. Он едва расслышал, как нечто падает рядом, расслышал треск и хруст.
Через некоторое время он начал шевелиться. Раны болели зверски, он чувствовал, как течет кровь — но, похоже, кости остались целы. Он медленно подполз туда, где упал Бейниск, и расслышал хриплое дыхание.
Пошарив рукой, Харлло обнаружил податливую плоть. Мокрую, сломанную. Что-то коснулось пальцев. Он отпрянул.
— Бейниск!
Тихий стон, снова хриплое дыхание.
— Бейниск, это я. Мы добрались вниз… мы ушли.
— Харлло? — Голос был страшен, полон слабости и боли. — Расскажи…
Он подобрался к Бейниску, отыскал глазами очертания тела. Нашел лицо, склоненное в его сторону. Харлло встал на колени, приподнял голову друга — ощутив, как под ладонями, под кожей Бейниска шевелятся какие-то осколки — и как можно нежнее опустил голову себе на бедра.
— Бейниск…
Половина лица была разбита. Чудо, что он еще может говорить. — Мне снился, — шепнул он, — снился город. Я плавал в озере… я носился в волнах. Расскажи мне, Харлло. Расскажи о городе.
— Ты скоро сам его увидишь…
— Расскажи.
Харлло погладил лоб друга. — В городе… Бейниск, в городе есть лавки и магазины, и у всех есть деньги, и все могут купить что захочется. Там есть золото и серебро, чудесное серебро, и люди рады отдать его любому, кому оно нужнее. Никто ни о чем не спорит — да и зачем? Там нет голода, нет никаких болезней, Бейниск. В городе любой ребенок имеет маму и папу… и мама любит ребенка всегда — всегда, и папа не насилует ее. Ты можешь их выбирать. Прекрасную маму, сильного красивого папу — они будут рады позаботиться о тебе — ты увидишь, ты увидишь.
Они увидят, какой ты хороший. Они глядят прямо в сердце, видят его чистым и золотым, потому что ты хотел помогать, ты не хотел быть им обузой, и если ты постараешься, они тебя полюбят, захотят, чтобы ты жил с ними, был с ними. Если не сработает… ну, нужно будет постараться сильнее. Сделать больше. Сделать все возможное.
Ох, Бейниск, в городе… там есть мамы…
