Великие леса Харкенаса были сведены; жалкие умирающие островки зелени лежали среди вырубок и палов. Чернозем смыт в реки. Плоть земли ободрана, обнажены угловатые камни — кости. Голод объял детей. Матери выли, отцы пытались сохранить на лицах маски решимости; и те и другие взирали на опустошенный мир с раздраженным недоверием. «Кто-то в этом виноват, клянусь Бездной! Но только не смотрите на меня!»
Но больше некуда было смотреть. Мать Тьма отвернулась. Она оставила их участи, предрешенной их же поступками. Сделав так, она лишила их привилегии обвинять кого-то постороннего. Такова суть обезбоженного мира.
Хотелось бы верить, что народ может восстать в полный рост, гордо подняться и принять полноту ответственности за дела свои, свершенные и не свершенные. Да, это было бы прекрасно. Такое зрелище питало бы веселый оптимизм. Но такой миг никогда не наступает, в такую позу никто не встает. Века просветления всегда или остаются в прошлом, или ожидаются в грядущем. Века просветления блестят гладкостью мифа, они подобны абстракциям; реальность же полна грязью и компромиссами. Народы не «восстают», скорее опускаются.
Но у Силана не осталось никого, с кем можно обсуждать такие темы. Никого, кто мог бы — просто мог — понять смысл его размышлений.
Только вперед! Всё бывает. Камни падают, роняя соседние — и так далее, и так далее. Прилив вздымается всё выше. Дым, крики насилуемых и страдающих. Жертвы навалены кучами, как на пире каннибалов. Веселье требует пищи, день сегодняшний задыхается от спешки, нетерпение жжет кислотой. У кого есть время подумать?
Эндест Силан стоит на вершине малой башни дворца. Держит руку ладонью кверху, и в чашу струится черный дождь.
Неужели истина так жалка, какой кажется?
Неужели всем нужен один, одна фигура, способная восстать, не отворачивая лицо от литании разрушения, жестокости истории, лжи прогресса, осквернения некогда святого и невыразимо прекрасного дома? Одна фигура? Один?
«Как будто ему недостаточно собственных тягот. Почему он должен нести наши? Что такого мы сделали ему? Просто потому, что так легче, а мы обожаем легкие пути? Легкость достижений — добродетель. А трудности — нет, ведь трудности нас смущают.
Мы дети, мы голодны. Леса погибли, реки отравлены. Бедствия обрушиваются вновь и вновь. Болезни процветают как грибы на трупах. Скоро мы начнем сражаться за то, что осталось. Так было в Харкенасе.
Он примет наше бремя, но что это означает? Что нам дозволено не меняться? Что мы свободны бездельничать и дальше?»
Черная влага переполнила чашу ладони и потекла вниз, снова становясь дождем.
Даже Верховная Жрица не поняла. Никто из них. Нет. Она увидела в происходящем одну отчаянную игру, бросок костей, от которого будет зависеть всё. Но если не получится — что же, будут другие игры. Новые игроки, старые правила. Выигранные монеты никогда не потеряют ценности. Так ли? Груда золотых не рассыплется пылью, она будет лишь расти.
«Но если игроки приходят и уходят, а правила остаются прежними — не значит ли это, что игрой правит груда золота? Вы готовы поклониться золотому богу? Бесчувственной иллюзии богатства?
Так падите ниц. Вдавите лбы в каменный пол. Но, когда все пойдет косо, не изображайте передо мной праведного неверия».
Да, Аномандер Рейк готов взять бремя и перенести в новый мир. Однако он не предлагает всепрощения. Он принесет лишь один дар — незаслуженный — и дар этот — время.
Самый драгоценный из даров. «Но что же, умоляю вас, будем мы с ним делать?»
Слева от него на башне гораздо более высокой драконица устремила полузакрытые глаза на жалкий лагерь паломников за вуалью Ночи. Никакой дождь не смог бы ослепить ее, ничто не смогло бы отвлечь. Силанна следила. И ждала.
Ожидание почти завершилось.
Так бегите на пир. Бегите, голодные, жрите, веселитесь.
Собственно говоря, стена никогда не была внушительной. Обвалившаяся в нескольких местах, недостроенная в других. Ей не дано выстоять при любой осаде. Но даже на таком достойном жалости фоне были хорошо видны разрушения, сделанные Гончими Тени. Ворота пропали целиком, вокруг дымились закопченные развалины десятка ближайших зданий. По грудам камней ползали фигурки — искали выживших, тушили пожары.
За воротами целые кварталы городских строений вдруг просели, словно Даруджистан резко выдохнул. Над газохранилищами взлетели яркие огненные шары, поднялись столбы дыма. Семар Дев зашаталась, упала на колени. На голову обрушилось давление, чуть не сломавшее пластинчатые кости черепа. Она закричала. Карса упал рядом.
Впереди Скиталец огибал развалины ворот, ища другой вход в восточную часть города. Навстречу лился поток перепуганных беженцев, заполонивших пригородные трущобы; внутри хижин тоже взрывался газ, из дверей в панике выскакивали жители. Как же Скиталец сможет пробиться через такую толпу…
— Ведьма, сосредоточься.
— Что?
— В уме своем возведи стену. Со всех сторон. Сделай ее прочной, дай силу противостоять тому, кто пришел.
Она отдернула руки от висков. — Кто? Кто пришел? Клянусь духами, я стоять не могу…
Он залепил ей пощечину с такой силой, что ведьма упала набок. И ошеломленно уставилась на него снизу.
— Семар Дев, я не знаю кто или что. Не Гончие. Даже не Темный Трон. Там есть кто-то, и он слепит. Не могу вообразить такое существо…
— Бог.
Он пожал плечами. — Строй стены.
Давление ослабло; она удивилась было, но тут же поняла: это Карса подвинулся, встав между ней и городом. По лицу Тоблакая дождем стекали струйки пота. Она видела в его глазах сильнейшее напряжение. — Карса…
— Если нам придется идти за ним, тебе и мне, то сделай что я говорю. Строй стены, Ведьма, и поскорее.
Он поглядел куда-то за ее спину. Семар ощутила сзади дыхание силы, налетевшее на нее, проникшее под одежду, сквозь плоть, в самый мозг костей. Она прерывисто вздохнула.
Давление отодвинулось и теперь бушевало за мощной стеной, окружившей ее разум.
Ведьма встала на ноги.
Они пошли за Скитальцем бок о бок.
Тот срезал путь через участок давно вспаханного поля, поднимая облачка пыли при каждом шаге. Ворота остались в стороне.
Клубившаяся на его пути толпа словно таяла; Семар гадала, что же увидели люди на лице прямиком идущего на них Скитальца. Как бы там ни было, бросить пришельцу вызов никто не решился.
Необычайный рассеянный свет раскрашивал город, неровные стены, видимые за ними купола, шпили и минареты. Из тысячи глоток рвался стонущий крик. Крик ужаса, потрясения. Она видела, как поднимаются лица. Видела, как широко раскрываются глаза.
Карса крякнул, оглянулся. И замер: — Боги подлые!
Семар вихрем развернулась. Медведь — великан маячит шагах в двадцати, его силуэт очерчен серебристым светом и… этот свет… луна наконец вскарабкалась на горизонт — но она … «Ох, Королева Снов…»
— Разбилась, — сказал Карса. — Луна разбилась. Каменные Лица, что же случилось?
На небо поднялась масса кусков, фрагментов посреди кольцевидного облака пыли. Луна распадалась и уже стала вдвое больше обычного размера. Громадные части на глазах удалялись от центра. Лунный свет
