тел, проникла в узлы сети — она текла вниз и вниз, во Врата.
— Что он делает?
Дич улыбнулся, отвечая. «Друг, одно я знаю наверняка. Что бы он ни делал, он делает это не ради себя».
— Не ради себя? Неужели такое возможно? Разве каждый не думает только о себе?
«Почти все именно таковы. Едва они умирают, как уходят в забвение. Все их заслуги омрачены. Мы быстро понимаем, что они были ничем не лучше всех прочих. Ни умнее, ни смелее. Их побуждения… ах, сплошная гадость.
Я говорю почти про всех, но не про вот этого. Не про Аномандера Рейка».
— Понимаю. Тогда, смертный друг… я сделаю вот так.
Длинная рука дернулась, опустилась. Нож глубоко вошел в грудь Кедаспелы.
Слепой Тисте закричал, кровь хлынула на груду тел.
Убит собственным сыном. Сеть напьется крови создателя.
Кто-то вскарабкался к Дичу. Он попытался сфокусировать единственный, умирающий глаз. Широкое лицо, шелушащаяся кожа, длинные космы волос — черных с промельками рыжины. В одной руке кремневый нож.
— Забирай, — шепнул он. — Бери скорее…
Она так и сделала.
Мучительная боль, огонь, пробирающийся прямо в череп, а потом… все начало выцветать.
«Итак, бог-дитя, убив, умирает сам».
Лишь один человек плачет по нему, роняя кровавые слезы. Лишь один знает, что было сделано.
Но достаточно ли сделано?
Апсал’ара увидела, что Аномандер Рейк замер. Поглядел вниз. И улыбнулся: — Иди с моим благословением.
— Куда?
— Ты скоро сама увидишь.
Она вгляделась в сияющие глаза, и они потемнели, потемнели… и потемнели еще. Пока она не сообразила, что видит, и дыхание застыло льдом в груди. Она застонала, вспомнив, где уже чувствовала такой холод…
Апсал’ара, Госпожа Воров, швырнула кровавый глаз бога.
Он поймал его рукой.
— На память, — шепнула она и спрыгнула.
Ибо повозка стала неподходящим местом. Ибо должно было случиться…
Рисунок тонул, пронизывая груду плоти, и Врата Тьмы встречали его.
Хватит блужданий.
Аномандер Рейк, стоявший склонив голову и подняв руки, начал растворяться, распадаться, когда Врата овладели им, напитались им, Сыном Тьмы. Напитались его желанием, его свободной волей.
Видя такое, Драконус пал на колени.
Наконец он понял, что происходит. Наконец понял, что планировал Рейк так долго — эту…эту чудесную вещь.
Смотря вверх, он шепнул: — Ты просил моего прощения? Когда распутывал то, что я напутал, что я сделал очень давно? Когда исцелял то, что я ранил, когда чинил то, что я сломал? — Он возвысил голос до крика: — Рейк! Не тебе просить прощения — ни от меня, боги подлые, ни от кого бы то ни было!
Невозможно было узнать, услышали ли его. Муж, звавшийся Аномандером Рейком, развеялся по королевству Куральд Галайн, ступил на давно запечатанный путь, который мог — только мог — привести его к стопам Матери.
Той, что отвернулась.
— Мать Тьма, — снова шепнул Драконус. — Думаю, теперь ты должна повернуться к нему. Повернуться к детям своим. Верю, твой сын настаивает. Требует. Открой глаза, Мать Тьма. Узри, что им сделано! Ради тебя, ради Тисте Анди — но не ради себя самого. Узри! Узри и узнай, что он сделал!
Тьма пробудилась, узор проник во Врата и тонул, тонул, выходя из Драгнипура, навеки покидая проклятый меч…
В Храме Тьмы, в Черном Коралле, что тонет в ядовитом дожде, Скол — и засевший в нем бог — навис над скорчившимся Эндестом Силаном.
Игра окончена. Наслаждение победой ушло в никуда по вине упрямого старика.
Кольца звенят, кружась у руки. Скол вытащил кинжал. Просто, грязно — но зато наверняка!
Но тут он увидел, что пол внезапно покрывается черными шевелящимися полосами, формируя узор. Раздался долгий вздох, повеяло дыханием льда. Полотнища дождя замерзали, едва достигая зоны холодного воздуха — капли падали, разбиваясь, на вывороченные плиты и ломаную мозаику. Холод поднимался все выше.
Умирающий Бог нахмурился.
Рисунок расползался, покрывая весь пол алтарного зала, выплескиваясь наружу. Он казался странно бесформенным, словно замысел его включал больше измерений, чем способен видеть глаз.
Пригнувшись в окопе на вершине холма, Штырь и Жрикрыс пялились в небо над Черным Кораллом. Безумного вида узор проявился в воздухе, разрастаясь и опускаясь на город.
Они уловили мгновение, в которое щупальце узора коснулось драконицы, спавшей на башне; они видели, как она расправляет крылья, качает головой на длинной шее, открывает пасть.
Силанна заревела.
Оглушительный звук. Вопль горя, гнева, необузданного желания.
Тварь метнулась в падающий узор, в падающее небо, взлетела над городом.
Штырь зловредно засмеялся: — Беги, Градизен! Беги, если хочешь! Эта яростная сука ищет тебя!
Араната перешла порог. Нимандер за ней. Он задохнулся и сбросил ее руку — ибо касание жгло невыносимым холодом, грозило омервить кожу.
Он пошатнулся.
Араната встала у входа в огромный алтарный зал. Где загадочный эфирный узор струился дождем с купола потолка — бесчисленные связанные между собой нити тягуче опускались, им навстречу с пола поднимались другие щупальца.
Нимандер услышал ее шепот: — Врата. Как… о, дорогой мой сын… о, Аномандер…
Скол стоял в середине зала. Он повернулся, услышав, как пришли Нимандер и Араната.
Кольца закружились на концах цепочки — и вдруг замерли, пойманные узором. Части цепочки туго натянулись.
Мучительная боль исказила лицо Скола.
Послышался треск — это петля цепочки перерезала указательный палец. Кольца освободились и полетели к узлам узора. Они кружились у каждой встречной нити так быстро, что казались размытыми… а потом пропали совсем.
Нимандер обошел Аранату и бросился к Сколу.
А тот шатался, смотря вниз, словно пытаясь обнаружить у ног отрезанный палец. На лице боль и потрясение, ошеломление…
Он всегда недооценивал Нимандера. Ошибался с легкостью. Ошибиться всегда легко.
Похожий на отца, не скорый на гнев — но когда гнев разгорается… Нимандер схватил Скола за куртку, бросил на пол одним широким движением, заставив перекувыркнуться.
И тем самым пробудил Умирающего Бога. Сверкая от ярости, тот вскочил на ноги и оборотился лицом к Нимандеру.
